Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Не являются ли протесты травмированных, переживших насилие или сексуальное домогательство детей и их взрослых и выживших «товарищей по несчастью» жалобными призывами восстановить их утраченную невинность? Разве не является механизм идеализации способом найти объект, достойный почитания? Разве эго-идеал не напоминает смутно о нашем мнимо возвеличенном я?..

Разве мы не нуждаемся в объекте поклонения, в том, чтобы персонифицировать и мистифицировать его, чтобы опосредовать бесконечность и хаос нашей бессознательной психической жизни, так же как и внешней реальности, и чтобы представлять когерентность, баланс, гармонию и покой в форме всеобщего космогонического толкования?

(Grotstein, 2000: 270)

Глава 7. Утрата невинности и ее восстановление

Размышления о «Маленьком принце» Сент-Экзюпери

Невинность – ключевой элемент духовной природы человека.

Grotstein, 1984: 213

По-настоящему страдает невинный, а не виновный.

Luke, 1995: 60

Психоаналитические представления о невинности

Предметом этой главы является неуловимая суть и квинтэссенция нашего ощущения себя живыми – то, что мы называем «невинностью» и ассоциируем с бесхитростной простотой и широко раскрытыми, доверчивыми глазами маленьких детей, или в равной степени с неотразимой красотой и присутствием в нашей жизни животных, особенно значимых для нас – тех, кого мы называем питомцами. В любом случае невинность ребенка или животного подразумевает девственное состояние, ассоциируемое с чем-то чистым и изначальным, не запятнанным ничем «взрослым», то есть цивилизованным миром взрослого опыта, с чем-то близким душе и духовному наследию человека, как говорит об этом Джеймс Гротштейн в эпиграфе к этой главе.

Психоанализ не симпатизировал идее врожденной невинности личности, будь то до или после травмы. Фрейд видел ребенка «полиморфно перверсным», или клубком влечений, которые стремятся высвободиться и разрядиться. То же самое можно сказать о Мелани Кляйн (Klein, 1940) и ее последователях, которые придерживались теории, что ребенок приходит в жизнь с бессознательными фантазиями о разрушении, возникающими на основе влечения к смерти. Они проецируются на мать, а затем ребенок начинает бояться их возвращения в виде преследования и нападения на него. По Кляйн, мы начинаем нашу жизнь не в невинном состоянии, а с чувством вины – со своего рода психоаналитическим «первородным грехом» – и трудимся над возможностью стать «хорошими» и благодарными через внутреннюю эволюцию от параноидно-шизоидного преследования к депрессивной позиции.

Однако до и после Кляйн многие другие аналитики не разделяли эту точку зрения. Недавние исследования в рамках теории привязанности, наблюдений за младенцами, теории отношений, психологии самости, начало развития которой было положено в Америке Хайнцем Кохутом (Kohut, 1971, 1977), скорее, подтверждают идею первичной невинности, присущей раннему детскому возрасту. Такие представители британской школы объектных отношений, как Винникотт, Гантрип и Фейрберн, в исходной посылке своих рассуждений утверждают, что невинность заложена в природе ребенка и воздействие со стороны неблагоприятного окружения может привести к ее нарушению или повреждению. Из подхода, которого придерживаются эти теоретики, следует, что невинный младенец является заложником матери, которая может быть или не быть «достаточно хорошей». Идея неиспорченного первозданного начала до того, как младенец попадает в «лес опыта», находится в согласии с представлениями Винникотта о «бытии младенца» (Winnicott, 1963б) и его понятием «истинного я» (Winnicott, 1960).