Трехчастная модель, или представления средневекового общества о себе самом

Этот епископ много раньше, во времена величия Рима, уже говорил о необходимости власти и повиновения: «В Церкви установлен порядок, ordo: одни идут впереди, другие за ними следуют и подражают первым. Но те, кто подает пример идущим за ними, разве ни за кем не следуют? Если они ни за кем не следуют, то сбиваются с пути. Итак, они тоже следуют за кем-то, и это — Сам Христос»[105]. Сильный образ. Он стал моделью всех средневековых процессий, всех обрядов, связанных с передвижением, всех кортежей, всех шествий, и все они символизировали упорядоченную организацию движения вперед. Не будем забывать, во главе их всех шел невидимый вождь, Иисус, всегда открывавший шествие. В том дефиле, которое привиделось святому Августину, первые после Христа — это очевидно священники, выстроенные по рангу. Во главе всего отряда епископы. Христос непосредственно перед ними; они стараются сообразовывать с Его движениями свои. Такая близость делает их лучшими, самыми добродетельными, и вследствие этого самыми могущественными. Ибо система обязанностей — обязанность подражать, обязанность вести за собой, — регулирующая движение, отражает иерархию заслуг. А поскольку дело тут в сравнительной ценности, в пропорции добра и зла, то такой порядок, разумеется, нерушим. Смешать ряды равносильно святотатству. Пусть каждый остается на своем месте.

«Каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его»; от святого Августина можно сразу же протянуть ниточку к апостолу, к святому Павлу[106], первый комментарий к которому дал Тертуллиан в трактате «О воскресении плоти»[107]

: «Порядок, о коем говорит Павел, есть порядок заслуг». И действительно, если, вслушиваясь в эхо перекликающихся через столетия фраз, дойти до первых христианских текстов, куда уходит корнями этот образ, то увидишь, что он заключает в себе странствие человеческого общества от истока до конца истории: каждый человек на своем месте вышел из небытия, каждый человек на своем месте встанет из гроба, чтобы предстать перед Судией. Так раскрывается основанное на авторитетнейших поучениях, над которыми латинский христианский мир не перестает размышлять, на Новом Завете, на Августине, на Григории, представление о единстве в повиновении, образ отряда, спаянного строгим подчинением низших чинов высшим, идея рядов, которые надо смыкать, порядков, которые надо хранить под страхом неизбежного наказания. Христианский мир эту идею усвоил с тем большей готовностью, что первые монахи-бенедиктинцы в VI в., убежденные, что все рушится, что мир прогнил окончательно, переняли, дабы лучше противостоять порче, структурное строение римских легионов. Адальберон и Герард, естественно, соотносят свои слова с этой идеей, с этим образом, с этим представлением: они тоже присутствуют при развале мира. Потому-то они и решают заговорить. Они знают, что порядок пошатнулся в Галлии за несколько столетий до них, что Каролинги пришли его восстановить, следуя советам епископов, что епископы представляли королю народ Божий как военный отряд, марширующий шеренгами, в ногу, что в советах из их уст повторялись слова святого Павла, святого Августина и святого Григория. Епископ Иона Орлеанский сказал в свой черед: «Совершенно необходимо, чтобы каждый оставался в своем порядке»[108]. Карл Великий издал предписание: «Пусть каждый пребывает при своем житейском предмете и при своем занятии, единодушно»

[109].

II. Сердечное согласие

Unanimiter, единодушно. Этим словом смягчается, прикрывается то, что может ужаснуть в безжалостном повелении императора. Чтобы дисциплина была посильной, чтобы неравенство можно было терпеть, нужно внушить веру в то, что в христианском обществе — как между родителями и детьми, как между стариками и молодыми, как во всех общинах, в монастыре и во дворце, в деревне и в солдатском отряде — любовь соединяет сердца. Concordia. (Согласие, буквально — единство сердец). Одно сердце. Одно тело, все члены которого сотрудничают друг с другом. Эта метафора есть у апостола Павла (Рим 12, 4). Не похоже, чтобы каролингские авторы охотно ее повторяли, возможно, из-за слишком сильного отвращения к телесному. Бонифаций лишь однажды вспоминает ее в проповеди о порядках: «В нашем теле лишь одна душа, в коей пребывает жизнь; но многочисленны члены, чьи обязанности разнятся; так и в Церкви лишь одна вера, которую любовь должна осуществлять повсюду, но различные чины имеют каждый свою особую обязанность»[110]. Здесь связующий элемент духовен. Жаркий дух, источник которого — сердце, дает ему символическое соответствие: это любовь, dilectio. Столетие спустя Валафрид Страбон отважится выразиться яснее: «дом Божий», то есть Церковь, сообщество верных, «построен в единстве через связь и любовь всех порядков; так образуется единство Тела Христова; все члены сносят в единое место для пользы всех плоды своих трудов»[111].