Треск и блеск

Раз в неделю я устраиваю литературный вечер. Жена закрывает абонемент и отправляется выпекать слоеные булочки. Пьем чай, читаем Юлию Друнину и говорим об авангардизме.

Потом я мою стаканы.

Честное слово, мне это все по душе! Дурак я был, что до сих пор сидел, как собака на сене!

10 декабря. Кроме литературного четверга, я теперь раз в неделю провожу «День новой книги» и «Вечер встречи с литкружком».

На днях приезжал лохматый режиссер из областной телестудии. Он заснял мою публичную на пленку. Получилось неплохо, хотя жена утверждает, что «ее эпизод» лохматый режиссер спартачил.

Сразу после передачи из соседней области пришло требование: «Вышлите Сумарокова в издании Новикова».

Помимо этого, со всех концов поступает масса других заявок на типовых формулярах «Книга — почтой». Я удовлетворяю их частично.

О. Г. Семисватова передала мне записку:

«Уважаемый тов. Никаноров!

До 31 декабря с. г. необходимо провести инвентаризацию вверенной вам библиотеки. Данные прошу сообщить».

17 декабря. В школе начались экзамены. Сын машинистки Лели Вова предложил мне написать сочинение о роли Тургенева в освещении разложения… уж не помню точно чего, кажется, дворянского общества.

Отказать неудобно. В половине третьего ночи Вовино сочинение было закончено.

Из облоно пришел запрос по жалобе одного читателя: почему я не шлю «Книгу — почтой»?

О. Г. Семисватова передала записку:

«Заведующему библиотекой на общественных началах.

В трехдневный срок необходимо заполнить форму 2, 5 и 8-а.

Обращаю ваше внимание на ряд ухудшившихся показателей, в частности на недостаточную оборачиваемость книги.

Усильте массовые мероприятия».

5 января. Вчера я снова встретил председателя месткома и сказал ему:

— Здрасте!

— Здравствуйте, здравствуйте! — радушно отозвался Вениамин Васильевич. — Ну как, Никаноров, живем, ничего?

— Ничего.

— Стало лучше?

— Лучше.

— А ты боялся открыть библи…

— Одну минутку, Вениамин Васильевич! — извинился я.

О. Г. Семисватова передала записку:

«Приказ № 2, п. 3.

За недостаточную оборачиваемость, за халатность, выразившуюся в невысылке одному читателю книги-почтой и за низкое качество отдельных диспутов заведующему на общественных началах тов. Никанорову объявить выговор и предупредить…»

Вениамин Васильевич довел свою мысль до логического конца:

— А ты боялся открыть библиотеку!

ТЙНЬ-ТИЛЕНЬ

— Итак, основы поэтики мы с вами прошли, — объявил руководитель литературной студии Ким Чуркин. — А чтоб окончательно усвоить элементы стихосложения, предлагаю провести практикум на тему «Экспромт». Как смотрят товарищи?

Товарищи смотрели положительно. И Ким приступил к делу, дав поэтический зачин.

— Брызнул яркий луч вдали… — начал он, слабо завывая.

Вторую строку предложила сидевшая напротив нормировщица Алла:

Нежно свищут соловьи.

Чуркин немного поморщился, но зафиксировал это довольно тривиальное продолжение.

Еще две строчки, последовавшие затем, не принесли больших открытий, хотя сочетание «россыпи-огни» многим понравилось:

И плывет луна за тучей.Меркнут россыпи-огни.

После этого Чуркин вызвал одного из самых даровитых студийцев — Сеню Ющенко, уже печатавшегося в тонких журналах, и тот подарил нечто метафорическое:

В бочке солнца скрылся день,Ночь в лесу легла на пень.

Это, несомненно, было хорошо, но еще не хватало яркого звучания. Специалистом по звучности слыл 65-летний бухгалтер Никодим Пантелеймонович Говоруха, и недаром.

Повторив для разбега предыдущее, он ринулся на помощь, возвестив:

В бочке солнца скрылся день,Ночь в лесу легла на пень.Чу! Ни пенья-дуновенья,Ни тинь-тинь и ни тилень!

Слушатели восхищенно зароптали.

Было сочинено еще строк 17, из коих Ким Селиверстович отобрал всего две, принадлежавшие поэтессе Аделаиде Борщ:

На подушке луговойСпит лирический покой.

Благодарно улыбнувшись Аделаиде, руководитель студии прочитал все целиком:

Брызнул яркий луч вдали.Нежно свищут соловьи…И плывет луна за тучей.Меркнут россыпи-огни.В бочке солнца скрылся день,Ночь в лесу легла на пень.Чу! Ни пенья-дуновенья,Ни тинь-тинь и ни тилень!На подушке луговойСпит лирический покой.

— А, знаете, н-ничего! — явно сдерживая чувства, отметил Ким. И докончил вещь философским обобщением:

Мне отрадно и привольно — Рад эпохе я такой!

Теперь уже все было окончательно отгранено. Ким Селиверстович спрятал лист в канареечного цвета папку, где хранились его собственные опусы, и объявил занятия оконченными.