Треть жизни мы спим

После процедуры она отдыхала в палате, уставившись пустым взглядом в потолок, ровный, белый и чистый, как ее жизнь без ролей и чужих судеб, и этот взгляд напоминал взгляд на две тысячи ярдов, какой бывает у солдат после боя или ветеранов локальных войн, вернувшихся домой, а он, переодетый в зеленый, тесноватый для него костюм санитара, который стащил из комнаты персонала, оказавшейся не запертой, вошел, закрыв за собой дверь. Как настроение спросил он, подкатив к ее постели коляску, но она не ответила, потому что давно уже не знала, как разговаривать с незнакомыми людьми и что им отвечать, ведь ни одна из ее ролей не подходила к тому, что с ней происходило. Он осторожно приподнял ее, и она показалась такой хрупкой, будто вот-вот сломается, стоит ему сильнее сжать ее запястье или неловко потянуть за плечо, а когда, взяв на руки, ощутил ее легкость, словно она почти ничего не весила, вдруг почувствовал сильный прострел в промежности. Он и сам был теперь хрупкий, как старый, разошедшийся паутинкой трещин горшок, и ему нельзя было поднимать тяжести больше пяти килограммов, а он сглупил, так что у него заболел низ живота и быстро наполнился, отяжелев, подгузник, словно из него вылилась вся жидкость, какая только в нем была. Толкая перед собой коляску, он направился к лифту, но, вывернув из-за коридорного поворота, едва не столкнулся с ее матерью, обсуждавшей что-то с врачом, и, спешно попятившись, вернулся назад, решив воспользоваться лестницей, которая оказалась не оборудована для инвалидных колясок. Закинув на плечо сумку со своей одеждой, в которую нужно было потом переодеться, он покатил грохочущую коляску по ступенькам, едва удерживая ее, и, видя, как трясется, подпрыгивая, коляска и разъезжаются ее колеса, испугался, что та развалится на части раньше, чем они доберутся до первого этажа. На последнем пролете он случайно выпустил ее из рук, коляска слетела по ступенькам, врезавшись в стену, и, сбегая вниз, он был уверен, что убил ее, сумасшедший, съехавший с катушек старый дурак, похитивший тяжело больную, умирающую малышку, годившуюся ему в дочери, но когда добежал до нее, повернув коляску к себе, увидел на ее лице едва заметную улыбку, на которую ей едва хватало сил, и, нагнувшись к ней, услышал слабый, едва различимый шепот: в детстве я мечтала скатиться по ступенькам на велосипеде, но мама мне не разрешала. Охранники, дежурившие у входа в больницу, не обратили на санитара, везущего девушку на инвалидной коляске, никакого внимания, даже не повернули головы в их сторону, и он подумал, черт знает что творится, просто бери и вывози пациентов по одному, никто и не заметит.

Он прошел почти квартал, прежде чем, приметив складские постройки, решился переодеться, спрятав украденный костюм санитара в горе строительного мусора, укутал девушку в свое длинное черное пальто, волочившееся по земле, и натянул на ее лысую макушку вязаную шапку. За все это время она не проронила ни слова, не казалась ни напуганной, ни хоть немного удивленной и делала все механически, как кукла, протягивала одну руку, затем другую, шла, когда он просил идти, и останавливалась, если он просил остановиться. Коляску пришлось бросить, на всякий случай, чтобы остаться неузнанными, и дорога от складских построек до проспекта, где можно было поймать такси, показалась ему вечностью. Прислонив ее к дереву, чтобы не упала, он вышел на обочину, подняв руку, пропустил несколько желтых машин с шашечками, избегая официальных такси и удивляясь, откуда у него эти криминальные навыки уходить от погони, не иначе, как из сотен одноразовых скандинавских и английских детективов, которые он брал в библиотеке, потому что на их покупку не было денег. Наконец рядом с ним, обдав грязью из лужи, остановилась старая, помятая машина, за рулем которой сидел узкоглазый водитель, такой смуглый, что его лицо казалось грязным, и, сговорившись через опущенное стекло о цене, открыл заднюю дверь. Он усадил ее, осторожно положив ее голову на свернутый шарф, а сам сел рядом, пряча лицо за поднятым воротником, чтобы водитель, с любопытством разглядывающий странных пассажиров в зеркало дальнего вида, не запомнил его.