Третье марта

По первому вопросу победа Милюкова ныне совершенно очевидна. У нас теперь очень много людей, которые «с самого начала говорили и с первого дня все предвидели». Мы все же вынуждены требовать доказательств необыкновенной проницательности этих людей, заранее отводя ссылки на разговоры за чаем с женой или с племянником. Обращаясь к документам того времени, историк признает, что такого ясного, истинно вещего предвидения надвигающейся на Россию великой катастрофы не имел в первые часы революции ни один другой политический деятель. Это обстоятельство само по себе дает мне право назвать блестящей названную страницу биографии Милюкова, — независимо от отчаянной смелости плана, который он предлагал великому князю Михаилу Александровичу.

Подробно останавливаться на этом неосуществленном плане незачем. П.Н. Милюков советовал великому князю в эту же ночь оставить Петербург с его революционным гарнизоном и, не теряя ни минуты, выехать в Москву, где еще была военная сила. Три энергичных, популярных, на все готовых человека, — на престоле, во главе армии, во главе правительства, — могли предотвратить развал страны. П.Н. не скрывал чрезвычайной опасности этого плана, в своей речи он прямо сказал, что не может гарантировать жизнь ни великому князю, ни министрам.

Доводы других членов Временного правительства, которым в конце совещания уступил великий князь, настолько просты и ясны, что едва ли их мог не предвидеть столь опытный политический деятель. Вполне возможно, что П. Н. переоценивал медленность процесса разложения войск. Возможно, что великому князю не дали бы даже доехать до вокзала[34]

. Возможно, что и самому решительному человеку не удалось бы спасти от развала ни московский гарнизон, ни фронт. Но кто с уверенностью может ответить на все эти вопросы? Сколько времени еще нужно было продержаться? В этом военно-политическом уравнении 1917 года все величины были неизвестны. Ведь Россию, очевидно, мог спасти конец войны, а весной через несколько недель ожидалось генеральное наступление союзников. Крупнейшие военные авторитеты рассчитывали, что Германия будет им сломлена, и сам Людендорф в своих воспоминаниях прямо говорит: «В апреле и мае 1917 года, несмотря на наши победы на Эн и в Шампани, нас спасла только русская революция». Нужно было еще в течение нескольких месяцев сохранить полную боеспособность армии, т.е. и способность ее к наступлению. Удалось ли бы это, — вот вопрос, который никогда разрешен не будет. Почти все видные политические деятели 1917 года были убеждены, что, в случае принятия плана П. Н. Милюкова, «дело кончится очень плохо». Однако теперь надо считаться и с тем, что план этот принят не был и дело все-таки кончилось не совсем хорошо.

В настоящей заметке я не ставлю себе целью характеристику П. Н. Милюкова и не хочу впадать в юбилейный тон. Можно, однако, сказать несколько слов о том, что споров не вызывает. Огромные дарования, ум, сила воли Милюкова общеизвестны. На этот счет, кажется, двух мнений не существует. «Один из самых замечательных русских людей», — говорит о нем Набоков (Арх. русской рев., I, 52). «Милюков был головой выше других и умом и характером», — пишет г. Шульгин (стр. 225). «Этого рокового человека я всегда считал стоящим головой выше своих сотоварищей по прогрессивному блоку, т. е. головой выше всех столпов, всего цвета, сливок, красы и гордости нашей буржуазии», — говорит г. Суханов («Зап. о революции», т. I, стр. 113). Насколько мне известно, такого же мнения держались и Плеве, и Ленин. Было бы невозможно отрицать и недостатки П. Н. Милюкова как политического деятеля. Это в мою задачу не входит, но одно его свойство, — не знаю, достоинство или недостаток, — я позволю себе здесь отметить.

На Западе основное стремление государственных деятелей — составить себе и прочно связать со своим именем известный морально-политический капитал. Салоникская экспедиция[35], Локарнский договор[36]

, занятие Рура, освобождение Рура[37], урегулирование долгов, стабилизация валюты, признание большевиков, изгнание большевиков — все это заносится в актив того или другого государственного деятеля, который больше всего на свете заботится о том, чтобы всеми способами, тысячекратным повторением вдолбить в умы избирателей этот свой актив, часто весьма тощий.