Третье марта

«Направо от великого князя стоял диван, на котором ближе к великому князю сидел Родзянко, а за ним Милюков.

Пять суток нечеловеческого напряжения сказались... Ведь и Наполеон выдерживал только четыре... И железный Милюков, прячась за огромным Родзянко, засыпал, сидя... Вздрагивал, открывал глаза и опять засыпал...

— Вы, кажется, хотели сказать?

Это великий князь к нему обратился.

Милюков встрепенулся и стал говорить.

Эта речь его, если это можно назвать речью, была потрясающая...

Головой — белый, как лунь, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он не говорил, он каркал хрипло...

— Если вы откажетесь... Ваше Высочество... будет гибель. Потому что Россия... Россия потеряет... свою ось... Монарх — это ось... Единственная ось страны!!.. Масса, русская масса... вокруг чего... вокруг чего она соберется? Если вы откажетесь... будет анархия! ... хаос... кровавое месиво... Монарх — это единственный центр... Единственное, что все знают... Единственное — общее... Единственное понятие о власти! ...пока... в России... Если вы откажетесь... будет ужас... полная неизвестность... ужасная неизвестность... потому что не будет... не будет присяги!... не будет государства... России... ничего не будет...» (В. Шульгин, стр. 237-8).

«Это была как бы обструкция! — рассказывал мне другой участник совещания. — Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столь учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возражавших ему, обрывал Родзянко, Керенского, всех...»

Да, это была волнующая сцена, замечательная во многих отношениях. Большой честью для России всегда будет то обстоятельство, что из людей, собравшихся в зеленой гостиной, в эти минуты для себя никто ничего не желал, да и не мог желать. О великом князе я говорил выше. Но какие личные интересы могли быть у остальных? Независимо от решения великого князя, власть все равно должна была достаться этим людям, — других ведь и не было. Помнится, Вл. Соловьев говорит где-то о потрясающе-парадоксальном смысле русской истории. В самом деле, трудно найти сцену подобного характера в истории западноевропейских государств: отказывавшегося от престола потомка двадцати царей, мыслями, чуть-ли не языком больших людей старого строя, мыслями Ордын-Нащокина и Дм. Голицына[30], Сперанского и Витте, убеждал принять корону — П.Н. Милюков!

В классной 12-летней дочери кн. Путятина В.Д. Набоков и Б.Э. Нольде[31]

, сидя за партой, на большом листе школьной «в одну линейку» бумаги, писали акт отречения трехсотлетней династии. В четвертом часу дня, за той же партой, его подписал великий князь.

Павел Николаевич не присутствовал при этой сцене, — не легко дается зрелище «головы Газдрубала»[32]. Не оставшись завтракать па Миллионной, П.Н. Милюков отправился домой. Он заявил, что в правительстве остаться не намерен[33]. В душе у него было глубокое, беспросветное отчаяние.

IV

РАЗУМЕЕТСЯ, ПРИНЦИПИАЛЬНОГО ВОПРОСА за этим трагическим совещанием не было. Можно быть монархистом, можно быть республиканцем, но как монархист, так и республиканец, который, во имя своего принципа, сознательно обрек бы Россию на все то, что её в действительности постигло, был бы человеком ненормальными. Это, вероятно, вне спора. Спор между П. Н. Милюковым и остальными участниками совещания на Миллионной шел, по существу, о двух предметах: о верности исторического предвидения, о действительности предлагавшегося выхода.