Третья пуля

Я молча толкал коляску, направившись по Коммерс-стрит не к югу, в сторону Дили, а к северу, затем свернув к востоку на улице, которой уже не припомню. Было двадцатое ноября 1963 года. Солнце взошло, но настоящее утро, которое мы привыкли видеть в Новой Англии, ещё не настало. Листья на деревьях всё ещё зеленели – в позднем-то ноябре! Пройдя пару кварталов, мы добрались до небольшого парка, который по всей видимости был основан в честь некоего известного техасца, одержавшего победу в Битве, Раздавившей Мексиканцев или в чём-то подобном. Мы в Агентстве так и делали – если и не мексиканцы, то найдётся ещё какое-нибудь мелкое смуглое племя или кто угодно, вставший у нас на пути, и нужно было помочь разобраться с этим. Мы всё же занимались имперским бизнесом, а мне платили именно за то, чтобы империя простояла долго и оставалась прочной, и кто бы ни встал против нас – бывал раздавлен. Так что если империя и падёт, то не при моём дежурстве.

Мы сели на солнышке. Следует ли сказать, что птицы пели, что лёгкий ветер дул, что солнце ярко светило, что мир был полон надежд? Может, так и было. Не имею понятия.

-Выкладывай, чёрт тебя возьми. У меня не весь день,– потребовал Лон.

-У меня только один вопрос. Просьба, если быть точным, а потом я заткнусь.

Он ждал.

Наконец, я спросил:

-Лон, расскажи мне о кресле.

-О чём?

-О кресле. Том, в котором ты сидишь. Стальном. Как на табличке сказано: произведено компанией медицинского оборудования «Риджуэй», Роуэй, штат Нью-Джерси.

-Не неси чушь. Я не говорю о таких вещах.

-Нет, скажи мне. Ты чёртов благородный римлянин, Лон – я тебя тоже знаю. Ты страдаешь с честью. Никогда не причитал, никогда не слагал с себя следования кодексу. Стоический, величественный, ни единой жалобы до конца – протестантская добродетель и западный героизм. Ты много смелее Джона Уэйна, Гари Купера или…

-Они актёры,– сказал Лон.

-…Оди Мёрфи, Невилл Бранд, не помню… парни, поднявшие флаг на Иводзиме: Роберт С. Скотт, Корд Мейер, Билл Морган, Джо МакКоннелл, Майор Дарби.

-Тут ничего общего со смелостью. Это практичность признания и покорности. Делай всё, что можешь с тем, что у тебя есть.

-Скажи мне, Лон. Ты, наверное, никогда никому не говорил – может, даже себе. Но мне скажи.

Лон помолчал какое-то время и начал:

-Ладно. Четвёртый поясничный позвонок. Это отвратительно, это воняет и забавного тут мало. Однако, это лучше чем третий. Это лучше чем любой из грудных и гораздо лучше, чем любой шейный. Но всё же отвратительно. У меня язвы на ногах, но я их даже не ощущаю, хоть на трусах пятна крови и гноя такие, что химчистка не берёт и я их выбрасываю. Я сру в памперсы, но даже не знаю – посрал ли, так что приходится справляться с ними самостоятельно, по вечерам у себя в комнате. Омерзительное занятие. Постоянно думаешь: не протекло ли? Не побеспокою ли я окружающих? Не случится ли такого унижения? Пролежни на спине иногда поднимаются выше четвёртого позвонка в пояснице, отчего мне невыносимо больно. Иногда мне снятся ноги: я помню, как ходил, вспоминаю те ощущения и каким-то чудесным образом верю в это, но тут я просыпаюсь, мёртвый ниже пояса. Это нелегко принять душой – особенно в семисотый раз. Папа мне снится в кошмарах. У него было такое выражение на лице за долю секунды до того, как накатил ужас от случившегося… я заметил его, поскольку изогнулся назад, чтобы увидеть, что за херня случилась – он стоял, а перед ним на земле лежала винтовка. Я думал об этом выражении. Улыбка? Это могла быть улыбка, да!.. я не знаю. Было что-то вроде… как будто бы… удовлетворения или чего-то похожего. Папа был великим, соглашусь. Пока он не умер, он делал всё, что могло бы сделать мою жизнь проще. Потратил целое состояние, был со мной практически каждый день. Знаю, что он ненавидел себя за этот случай, что это забрало двадцать пять лет из его жизни, но всё же… выражение. Отцовский страх перед узурпатором, неспособность скрыться за тем, кто заменит его.

Какое-то время он молчал, собираясь с духом. Об этом он никогда не говорил.