Третья пуля

Не могу сказать, что я был удивлён, но в то же время я был слегка раздражён, когда в 1965 году вышла первая книга с критикой отчёта комиссии, «Жажда справедливости» Марка Лэйна. Моё раздражение касалось в основном безответственности Лэйна: легко же ему было хаять и придираться к усилиям людей, которые старательно трудились над задачей поиска истины и успокоения страхов общества? Легко было делать себе состояние на мелочных зацепках? И без того было абсолютно ясно, что отчёт содержит ошибки, как и любой правительственный проект такого масштаба, составляемый и публикуемый в невероятной спешке. Но отсюда вытекала необходимость переиздания во второй редакции с лёгкой корректировкой, а вовсе не появление гротескно распухающей культуры, отражающей левацкие тенденции по созданию полномасштабной программы, защищающей левых от нападок посредством привлечения внимания к факту действий Алека как одиночки, никак не вовлечённого во весь остальной бурлящий дурдом с полоумными неудачниками-коммунистами и посеву зёрен раздора между генералами и правительством во время войны в Азии, наплевав при этом на цену, уплаченную деньгами или жизнями.

Как из Вашингтона, так и из-за границы было видно, что теории заговора разрастаются в огромную опухоль на политическом теле, причём все теории постыдно абсурдны и лепятся из случайных совпадений либо добросовестных торопливых заблуждений людьми, движимыми неприязнью либо жаждой наживы. Я презирал их: трупоедов-леваков, роющихся в костях ради политических очков либо денег. Читал ли я это всё? Нет, но я прилежно читал обзоры, чтобы убедиться, что никто не подобрался близко. Кое-где мне попадались упоминания «Дал-Текса» в роли места выстрела, обычно в теориях четырёх или семи винтовок. Также я прочитал, что там кого-то задержали, но на другой день отпустили. Было ясно, что мы ускользнули, так как все теории и рассуждения были до забавного далёкими от истинного положения дел. Все склонялись к «большому» заговору, поскольку только могучее правительственное агентство могло располагать всем необходимым для такого мероприятия, что вело за собой тайное вовлечение «Секретной Службы», Белого дома и Алека в тончайшее сплетение времени и психологического настроя, напоминавшее швейцарские часы, играющие Моцарта.

Полагаю, что мне следует поумерить своё презрение к незнающим. Всё же мне известно то, чего не знали следователи. Например, возможно было, что низкочастотная волна, созданная выстрелом Лона, подчиняясь непредсказуемой логике акустики причудливо отразилась от зданий, окружающих площадь Дили таким образом, что реверберировала в звук, похожий на выстрел, долетевший до многих ушей словно бы со стороны травяного холма, что и послужило причиной появления тысяч странных теорий.

Также я знал, что огромная скорость пули Лона легко могла выбить осколок, пролетевший ещё триста футов и ранивший Джеймса Тэга, находившегося у тройной эстакады. Рана на лице мистера Тэга долго будоражила и дразнила теоретиков, поскольку «Манлихер-Каркано», прискорбно маломощный и низкоскоростной, не мог придать пуле энергии, достаточной для поражения человека на таком большом расстоянии. А вот взрыв пули Лона, летящей со скоростью почти в три тысячи футов в секунду, легко мог проделать такой трюк.

Преуспели мы именно потому, что несмотря на мои связи, мы не были частью правительственной операции. Это была моя операция, а команду связывало родство и лояльность, а не плата и мы рисковали всем ради веры в систему. Наше дело было высокопрофессиональным и мелкомасштабным предприятием — единственным, что имело шанс на успех, поскольку не нуждалось в документировании, получении одобрения во всех комитетах, высших руководителях, обсуждении с сопутствующими критиканами и предателями, офисной политике, бюджете — вообще ни в чём. Предательство могло состояться лишь изнутри, и ни один сыщик не смог бы нас разоблачить, поскольку не находилось никого, достаточно сообразительного, чтобы разглядеть еле заметные следы на песке. Вот уже полвека мы были умнее их всех, а насчёт нескольких последующих дней мы ещё посмотрим.