Третья пуля

— Это литература, а не физика, так что ничего строго определённого тут быть не может. Тут возможен намёк, форма, призрачный смысл, стоящий за словом. Если бы имя было русским, то приведу простой пример: папа придумал бы Бабочкина. Это значит «человек бабочек», а Набоков был известен как мирового уровня коллекционер бабочек. Так что любой человек, взявшийся раскрыть легенду, будь он знаком с папой в его набоковской фазе, знай он, что именно папа сочинил легенду и говори он по-русски, мог бы сразу же вычислить Бабочкина из списка имён. Конечно, я всё упрощаю до примитива, поскольку придумывай он реальную легенду — всё было бы гораздо тоньше: он пропустил бы предпосылку через цепочку смыслов и языков до окончательного значения, как шарик, скачущий туда-сюда отскоками. И никто не добрался бы до этого последнего смысла, потому что в таком случае потребовалось бы владеть целым спектром дисциплин, языков и культур. Вот такими делами он любил заниматься.

— Думаю, я понял, — ответил Суэггер.

— Хотите взглянуть на папин кабинет? Я ничего не трогал с тех пор, как он умер. Думаю, обстановка хорошо отображает работу его ума. Вам понравится.

— Отлично. Это очень помогло бы.

— Окей, идём сюда.

Гарри повёл Суэггера вверх по скрипучей, узкой лестнице у задней стены и затем по кривому коридору в комнату с окном, из которого не было видно ничего, кроме зарослей, укрывавших соседний дом. Боб осмотрелся: ему предстал разум Нильса Гарднера, создателя легенд, которые всегда возвращали скрывавшихся под ними людей живыми.

— Тут папа пытался писать свои романы, — сказал Гарри. — Боюсь, что у него никогда не получалось. Он был блистательный начинатель, но ему не хватало того, что возвращает писателя обратно в кресло неделю за неделей и месяц за месяцем. В нём не было того, что позволяло бы заканчивать. К тому времени, когда он дописывал до половины, он настолько менялся интеллектуально, что уже не узнавал человека, который начал всю историю и не сочувствовал им же написанным персонажам. Думаю, масса гениев таким же образом никогда не заканчивают своих романов.

— Жаль, — ответил Боб. — Уверен, ему было что сказать.

Книжные полки, стоящие от стены до стены и от пола до потолка, были набиты книгами, стоявшими корешками наружу в соответствии с алфавитным порядком. Многие были на иностранных языках, какие-то на английском. Боб практически не узнавал названий за исключением Хемингуэя и Фолкнера. Была тут пара неуместных вещей: например, четыре керамические синешейки на одной из полок — папа, мама и два птенца. Была тут и на удивление сентиментальная картина или скорее иллюстрация с шестью зелёными вязами на фоне сельского пейзажа. Однако, наиболее странной вещью из всех была стоящая в центре стола и заваленная напечатанными листами старая пишущая машинка «Ундервуд», серая, как линкор, причудливо высокая и замысловатая. Ещё на столе была карандашница со скрепками и пистолет.

— Вижу, куда вы смотрите. Да, папа почему-то хмуро смотрел на эту штуку, но не позволял её убирать.

Гарри беззаботно взял его за ствол, и Боб узнал «Маузер» С96, обычно называемый «ручка метлы» из-за формы своей рукоятки, которая шла под углом почти в девяносто градусов от затейливо сработанного ресивера.[126]

Mauser C96, «Красная девятка»

Рукоятка могла позволить себе иметь уникальную форму, поскольку она не была ответственна за содержание в себе магазина, помещавшегося в похожем на коробочку отделении перед спуском. Ствол был длинный, а весь пистолет в целом странным образом сочетал неуклюжесть и красоту.

— Уверен, что вы про эту штуку больше моего знаете, — сказал Гарри, протягивая пистолет Бобу.

Боб потянул назад затвор — пистолет был с той ранней ступеньки полуавтоматической эволюции, когда ещё не придумали скобу — чтобы открыть патронник, показавший, что пистолет не заряжен.

— «Маузер», «ручка метлы», — сказал он.

— Да, точно. Такой был у Уинстона Черчилля во службы в кавалерии в Омдурмане в 1898 году. Тогда эта штука была новейшим изобретением. Думаю, папа хранил его потому, что он напоминал о времени классического шпионажа. Знаете ли, Европа тридцатых: Коминтерн, вербовка «Кембриджской четвёрки»,[127] Гестапо, сигареты «Галуаз», POUM,[128] романы Эрика Амбера и Алана Фёрста и всё в этом духе. В то время шпионаж был романтичным и ему это нравилось, поскольку было противоположностью жестокости войны в которую он был втянут и где на кону стоял обмен ядерными ударами и возможное глобальное уничтожение.