Читаем Третья пуля полностью

Хоть я и по природе своей немногословен и не склонен к самокопанию, но я считаю должным произвести беглое описание, проясняющее моё происхождение. Меня зовут Хью Обри Мичем, из хартфордских Мичемов. Мы были стародавней семьёй янки, слесарями и жестянщиками, испокон века ведущими дела на всех фермах, существовавших на суровой земле Коннектикута. Мои предки ловко соображали насчёт долларов и возможности их заработать, лица их были спокойны и строги (как у мужчин, так и у женщин), сами они были немногословны, в роду не было лысых и лишь чёрная метка алкоголизма и меланхолии проявлялась пару раз в поколении. Если принять во внимание всё это как мои черты, то я был более обязан своим формированием трём учителям, о первых двух из которых я слегка расскажу.

Первый — это человек по имени Сэмюэл Кольт. Я был достаточно сообразителен, чтобы иметь такого прапрадедушку, как Сайрус Мичем, известного в качестве одиозного тирана, совершившего один умный поступок в беспросветной жизни в бытность свою владельцем скобяной лавки в Хартфорде. Он поверил в молодого Сэмюэля Кольта и созданную им новомодную крутящуюся штуку под названием «револьвер», вложившись в подъём первого в Коннектикуте завода (самый первый, в Нью-Джерси, потерпел неудачу). Это был отличный карьерный шаг, потому что все мы в качестве дальнейших наследников Мичема имели выгоду от изобретения полковника, имея постоянно пополняемый источник денег, вполне достаточных для того, чтобы заниматься чем хотим вместо того, что нам нужно. Мы учились в лучших школах, у нас были лучшие праздники, мы знали радость больших домов на холмах под вязами и слышали, как деревенщина зовёт наших отцов «сэр». Мы удачным образом превращали геноцид индейцев, уничтожение моро,[139] борьбу с гуннами, сражения с нацистами и Великой восточноазиатской сферой совместного процветания[140]

в свою финансовую независимость.

Некоторые из нас погибали в каждой из тех кампаний. Отец же мой был дипломатом, служившим по линии Госдепартамента в Париже перед войной, с 1931го по 1937й год, где я и вырос, впитав язык легко и полностью. Также он работал на более титулованную структуру, как и все разведывательные агентства — практически абсолютно бесполезную, называвшуюся «Управление стратегических служб»[141] и в действительности бывшую в тридцатые годы краснее Москвы, а затем снова вернулся в Вашингтон для продолжения карьеры добропорядочного джентльмена. Благодарю вас, полковник Кольт, за то, что вы обеспечили всё это для нас.

Тут мне следует сделать сноску относительно языка, который я впитал «легко и полностью». Это не был французский, хотя по-французски я говорю. Это был русский. Моя няня, Наташа, была белоэмигранткой — княгиней, не меньше. Утончённая и культурная леди, она вращалась в высших белых кругах, поскольку Париж перед войной был белой русской Москвой — там было наибольшее количество эмигрантов, нежели где-либо в мире. Они были блистательными людьми, пусть и обманутыми — безупречно культурными, экстравагантно космополитичными, очаровательными, утончёнными и отважными, с высочайшим прирождённым интеллектом вкупе с гениальностью, неутомимыми как на войне, так и в литературе. Из них произошёл не только великий Набоков, но и Достоевский и Толстой. Я даже был, будучи маленьким ребёнком, на званом вечере в присутствии самого Набокова, хотя и не помню ничего об этом. Так что русский с налётом аристократичности стал моим первым языком в то время как мои родители были слишком заняты, творя парижскую сцену и занимаясь чем угодно но не мною, за что я благодарю их: уроки Наташи были гораздо более значимыми и запоминающимися, нежели что угодно, чему меня могли бы научить они. Этим и объясняется многое из того, что последует дальше.

Моего второго учителя звали Клинт Брукс из Йеля, где я совершенствовался в американской литературе, намереваясь потом уехать в Париж и работать там вместе со знакомыми из Гарварда в предприятии, которое они там начали и которое чертовски манило меня, «Парижское ревю

». У доктора Брукса были свои проблемы, о которых я умолчу, но он был основателем и главным служителем дисциплины начала пятидесятых, называющейся неокритицизмом. Неокритицизм со спартанской жёсткостью гласил, что текст был всем. Не имеет значения, что вы прочитали об авторе в «Таймсе» или «Лайфе», на какой кинозвезде он женился, драл ли его отец по заднице и не занижала ли первая жена размер его члена. Более того, даже он сам ничего не значил. Имел значение только текст, и его следовало изучать пристально, в лабораторных условиях и безотносительно личности, психологии, магии вуду или чего бы то ни было ещё. Только в таком случае его послание, его значение, его место во вселенной — если таковое есть— покажется наружу. Мне нравилась дисциплинированность такого подхода, его рвение и ощущение честности. Я полагал, что следует применять такой подход к жизни и мне думается, что в какой-то мере у меня это получилось.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сразу после сотворения мира
Сразу после сотворения мира

Жизнь Алексея Плетнева в самый неподходящий момент сделала кульбит, «мертвую петлю», и он оказался в совершенно незнакомом месте – деревне Остров Тверской губернии! Его прежний мир рухнул, а новый еще нужно сотворить. Ведь миры не рождаются в одночасье!У Элли в жизни все прекрасно или почти все… Но странный человек, появившийся в деревне, где она проводит лето, привлекает ее, хотя ей вовсе не хочется им… интересоваться.Убит старик егерь, сосед по деревне Остров, – кто его прикончил, зачем?.. Это самое спокойное место на свете! Ограблен дом других соседей. Имеет ли это отношение к убийству или нет? Кому угрожает по телефону странный человек Федор Еременко? Кто и почему убил его собаку?Вся эта детективная история не имеет к Алексею Плетневу никакого отношения, и все же разбираться придется ему. Кто сказал, что миры не рождаются в одночасье?! Кажется, только так может начаться настоящая жизнь – сразу после сотворения нового мира…

Татьяна Витальевна Устинова

Остросюжетные любовные романы / Прочие Детективы / Романы / Детективы
Камея из Ватикана
Камея из Ватикана

Когда в одночасье вся жизнь переменилась: закрылись университеты, не идут спектакли, дети теперь учатся на удаленке и из Москвы разъезжаются те, кому есть куда ехать, Тонечка – деловая, бодрая и жизнерадостная сценаристка, и ее приемный сын Родион – страшный разгильдяй и недотепа, но еще и художник, оказываются вдвоем в милом городе Дождеве. Однажды утром этот новый, еще не до конца обжитый, странный мир переворачивается – погибает соседка, пожилая особа, которую все за глаза звали «старой княгиней». И еще из Москвы приезжает Саша Шумакова – теперь новая подруга Тонечки. От чего умерла «старая княгиня»? От сердечного приступа? Не похоже, слишком много деталей указывает на то, что она умирать вовсе не собиралась… И почему на подруг и священника какие-то негодяи нападают прямо в храме?! Местная полиция, впрочем, Тонечкины подозрения только высмеивает. Может, и правда она, знаменитая киносценаристка, зря все напридумывала? Тонечка и Саша разгадают загадки, а Саша еще и ответит себе на сокровенный вопрос… и обретет любовь! Ведь жизнь продолжается.

Татьяна Витальевна Устинова

Детективы / Прочие Детективы