Третья пуля

Поднявшись рано утром, я приехал на «Вагонире» в Оук-Клифф, припарковался неподалеку от дома Алика и принялся ждать его появления. Как всегда, он опаздывал. Этот идиот явился вовремя лишь один раз в своей жизни – в день убийства Джона Кеннеди! Я дождался, когда он завернет за угол по дороге к автобусной остановке, после чего подъехал к нему. Рядом не было никого, кто мог бы услышать русскую речь.

– Доброе утро, Алик. Садитесь, я подвезу вас в центр.

Он сел, я сделал крюк, чтобы не проезжать мимо остановки, где стояли несколько человек. Никто не должен был заметить, что этот брюзга Ли Харви Освальд разъезжает на шикарном автомобиле.

– Как ваши дела, Алик?

– Я запомнил план и дважды ездил к «Патио», походил там, привык к освещению. Я обязательно попаду в него.

– Прекрасно, – сказал я. – Мы привезем туда старые деревянные ящики. Вы сможете использовать их в качестве опоры, и вам ничего не придется придумывать при выборе позиции.

– В Корпусе морской пехоты я имел звание «отличный стрелок».

Я знал, что «отличный стрелок» является относительно низким званием. Он не добился звания «мастер».

– Верю в вас. А вы прошли маршрут отхода? Нельзя допустить, чтобы вы заблудились в темноте и вас арестовали.

– Я умру, но ничего не скажу, товарищ, – сказал он с ожесточением. – Вы можете смело рассчитывать на мою любовь к социализму и решимость выдержать любые пытки, какие только способны придумать эти фашисты!

– Сильно сказано, – произнес я с восхищением. – Нам нужны именно такие несгибаемые люди.

В этом разговоре не было ничего особо запоминающегося. Алик выглядел мрачным, но, похоже, то, что ему предстояло, не вызывало у него волнения. Мы обсудили детали – деловито, без лишних эмоций.

– Вас больше не навещали люди из ФБР?

– Нет. Наверное, я надоел агенту Хотси.

– Как дела у Марины?

– Все в порядке. На следующий уик-энд я увижусь с ней, Джуни и новорожденной Одри. Заодно заберу винтовку.

– Есть какие-нибудь проблемы с выносом ее из дома?

– Нет, сэр.

– Увидев новости, Марина наверняка посмотрит, на месте ли она, и не найдя ее, поймет, что вы все-таки довели свое дело до конца.

– Она никому не скажет. – Он поднял сжатый кулак. – Я хозяин в доме, и эта девчонка не посмеет меня выдать.

Когда мы пересекли реку и приблизились по Хьюстон-стрит к Дили-Плаза, движение стало плотнее. Проехав несколько кварталов, мы оказались на площади, и я впервые увидел дом, где работал Алик, с венчавшей его вывеской, на которой красовалась надпись «Херц». Я не обратил на него особого внимания, поскольку в тот момент Дили-Плаза и Техасское книгохранилище не имели для меня ни малейшего значения. Я не испытал тогда никаких чувств. На меня не снизошло откровение, не забилось от волнения сердце. Это было огромное, довольно уродливое кирпичное здание на краю ничем не примечательного муниципального парка, шести– или семиэтажное, совершенно безликое. Мимо с визгом проносились автомобили. Все остальные здания, обрамлявшие площадь, тоже не представляли интереса. Даже треугольник травы в центре площади выглядел банально. Я сожалею о многом, что свершилось при моем непосредственном участии в течение нескольких последующих дней, и в том числе – пусть это не главное, но все же – то, что Книгохранилище, это подлинное бельмо на глазу, превратилось в историческую святыню, которая никогда не будет снесена.

– Здесь, – сказал Алик.

– Хорошо. Я остановлюсь за поворотом, чтобы никто не видел, как вы выходите из этого автомобиля. Ах да, верните мне листок с планом.

Он сунул руку в карман куртки и достал листок – единственный предмет, не считая коробки патронов, к которому мы прикасались оба. Его нужно было сжечь при первой же возможности.

Я высадил его на углу Мейн– и Элм-стрит, повернул налево и проехал в тени Книгохранилища в сторону тройной эстакады, которая находилась в сотне метров впереди. В двадцати метрах справа от меня остался еще более знаменитый травянистый холм. Впоследствии у меня неизменно вызывали улыбку – и это, наверное, был единственный повод для улыбки, связанный с операцией, – лунатики, считавшие, будто этот холм объясняет все.

Я нашел место для разворота, вернулся на Коммерс-стрит и, проехав около десяти кварталов, оказался у «Адольфуса». Поднявшись в номер, позвонил Джимми и Лону и назначил на вечер репетицию, которую мы проводили все последующие вечера, привыкая к особенностям маршрутов, ритму движения, характеру освещенности, изменявшимся в зависимости от погоды.

После ужина у меня появлялась возможность расслабиться, и я размышлял о том, какое великое дело на благо страны делаю, избавляя ее от мелкого, никчемного, отвратительного человечка. Меня не мучили ни сомнения, ни душевные терзания. Я собирался изменить ход истории.