Третья сторона

– Смотри, какая красота.

– Ты имеешь в виду эту бумажку? – снисходительно щурится Йорги, но глаза его сразу теплеют. – Дай сюда. – И потом, после долгой паузы, кивает: – Да, ничего так картинка. Даже удивительно, что её взяли для буклета. Обычно заказчики выбирают полное говно и требуют ещё немножко его испортить. Может, чей-то родственник сделал бесплатно? Или просто времени не было носом крутить?

– Да какая разница, – отмахивается Анна. – Главное вот что: тридцатое августа, Бах на рынке, аккордеон, орган; аккордеониста выписали аж из Италии, а органистка, судя по фамилии, местная [3]. А ещё тут написано, что после смерти Баха забыли почти на сто лет, но потом его ноты случайно нашлись не где-нибудь, а именно на рынке, в них торговцы заворачивали сыр. Однажды сыр попал в хорошие руки, в смысле, какому-то известному музыканту, и он вернул Баха человечеству…

– …которое его совершенно не заслужило, – мрачно кивает Йорги. – Дурацкая легенда. Бессмысленное враньё. То есть, нотные бумаги Баха из его личного архива после его смерти действительно продали лавочникам, и в них заворачивали продукты. Выгодная, вероятно, вышла сделка: бумага в то время была дорога. Но следствием стало не чудесное возвращение Баха умилённому человечеству, а только потеря чёрт знает какого количества его кантат. Окончательная, бесповоротная и невосполнимая. А вспомнили Баха не потому, что вовремя прочитали обёртку от сыра, а потому, что его ноты, слава богу, хранились не только дома, а в разных других местах, и специалисты имели к ним доступ. Вот они, специалисты, и вернули публике Баха [4]. А вовсе не лавочники, которые просто уничтожили, сколько смогли.

– Конечно, ты прав, – говорит Томас. – Но легенда всё равно хороша. Делай что хочешь, уважаемое человечество, но от Баха ты не отвертишься, хоть все сыры мира в нотную бумагу заверни. Бах неизбежен и неотвратим – как для всего неблагодарного человечества, так и для тебя лично, потому что мы купили тебе билет. Возражения не принимаются, отмазки не катят, в смысле, никакие обстоятельства не берутся в расчёт. Не доживёшь до завтра, отволочём на рынок твой хладный труп и положим на прилавок с колбасами. Ты меня знаешь, я экономный. Билету пропасть не дам.

– Ладно, до завтра, так и быть, не помру, – ухмыляется Йорги. – Не хочу лежать на прилавке. Хреновая из меня ветчина.

* * *

– Смотри, смотри, – Марина возбуждённо дёргает Ларри за рукав, – они и правда приволокли на рынок орган!

– Приволокли, – повторяет Ларри и деликатно отворачивается, опасаясь, что на его лице сейчас отражается всё, что он думает об этой нелепой затее, транспортировке на рынок органа, его предполагаемом состоянии, о том, какой жуткий должен быть звук, и об уровне исполнителя, согласившегося играть Баха в таких условиях, на таком, прости господи, инструменте; пожалуйста, господи, прости, я, честное слово, не сноб, и стараюсь быть милым, я помню, что я здесь гость, и никого не хочу обижать, поэтому, господи, прикрой меня, пожалуйста, своей широкой спиной, пока у меня на лице отражаются разные сложные чувства, которых у настоящего музыканта в сложившихся обстоятельствах просто не может не быть.

– Давай пока выпьем вина, – наконец говорит он Марине. – И закусим сыром. Ты говорила, где-то здесь продаётся какой-то удивительный пепельный сыр.

– Не пепельный, – смеётся Марина, – а просто в пепле. Он воооон в том стеклянном киоске, идём.

* * *

– Еле прошла, – говорит Алдона. – Сказала, у меня тут сестра работает, просила прийти помочь перед концертом. Прости, что соврала, «сестра» всё-таки убедительней звучит, чем «подруга». Так они спросили твоё имя и номер киоска, несколько минут проверяли по каким-то спискам, потом куда-то звонили, но в конце концов всё-таки разрешили зайти.

– Билеты дорогие, по одиннадцать евро, – объясняет Руслана. – Конечно, они проверяют, чтобы никто даром не пролез. А ты молодец, что такая настырная. Я рада, что ты пришла. Давай-ка выпьем немного, у меня тут вино ежевичное. Пробовала такое когда-нибудь?

– Ежевичное? Никогда! А разве из ежевики можно делать вино?

– Сейчас вино вообще из всего делают. Такая новая мода. Мы теперь его продаём. Эта бутылка открыта специально для дегустации, можно будет списать в честь праздника, смотри, какая толпа. Ну что, попробуем, пока у меня покупателей нет?

* * *

– А ты взял камеру? – спрашивает Томас.

Йорги морщится, как от зубной боли, а в его вечно усталых глазах на миг вспыхивает такая ярость, словно он вот прямо сейчас превратится в тигра и всех, не разбираясь, сожрёт.

Но Йорги, конечно, ни в кого такого не превращается. А вполне человеческим, только внезапно осипшим голосом спрашивает:

– На хера?

Томас молча пожимает плечами, всем своим видом изображая нечто среднеарифметическое между «да кто ж тебя знает» и «нет так нет».

– Да ладно тебе, – примирительно говорит Анна. – Никто не собирается тебя уговаривать. Просто откуда мы знаем, может, тебе какая-нибудь новая вожжа под хвост попала? Вместо той, которая была под ним раньше.