Третья волна

В Соединенных Штатах свыше 80% алюминия, пива, сигарет и готовых завтраков производилось четырьмя или пятью компаниями, работавшими в своей сфере[86]. В Германии 92% всех штукатурных плит и красителей, 98% фотопленки, 91% промышленных швейных машин производились четырьмя или ненамного большим числом компаний каждой из этих категорий[87]. Перечень высококонцентрированных производств можно продолжать и дальше.

Организаторы социалистического производства также были убеждены в «эффективности» концентрации производства[88]. Действительно, многие марксистские идеологи в капиталистических странах приветствовали возрастающую концентрацию производства в капиталистических странах как необходимый шаг на пути к окончательной тотальной концентрации индустрии под надзором государства. Ленин говорил о «превращении всех граждан в рабочих и служащих одного гигантского «синдиката — всего государства»[89]. Спустя полвека советский экономист Н. Лелюхина в «Вопросах экономики» могла утверждать, что «СССР обладает наиболее концентрированным производством во всем мире»

[90].

Как в энергии, населении, трудовой деятельности, образовании, так и в организации экономики принцип концентрации, присущий цивилизации Второй волны, проник очень глубоко — поистине намного глубже, чем любые идеологические различия между Москвой и Западом.

Максимизация

Разрыв между производством и потреблением породил также во всех обществах Второй волны болезнь навязчивой «макрофилии» — разновидность техасской страсти к огромным размерам и постоянному росту.

Если бы было верно, что длительные производственные процессы на фабрике приводят к понижению цен на единицу продукции, то, по аналогии, увеличение масштаба должно было бы вызвать экономию и в других сферах деятельности. Слово «большой» становится синонимом слова «эффективный»; а максимизация становится пятым ключевым принципом.

Города и народы гордились тем, что обладают самыми высокими небоскребами, крупнейшими плотинами или самыми обширными в мире площадками для игры в гольф. Кроме того, поскольку большие размеры являются результатом роста, наиболее индустриальные правительства, корпорации и другие организации стали фанатичными проводниками идеи непрерывного возрастания.

Японские рабочие и сотрудники Мацусита электрик компани (Matsushita Electric Company) ежедневно повторяли хором:

... Делая все возможное для увеличения продукции,Посылая наши товары людям всего мира

Бесконечно и постоянно,Подобно воде, бьющей из фонтана,Расти, производство! Расти! Расти! Расти!Гармония и искренность!Мацусита электрик![91]

В 1960 г., когда в Соединенных Штатах завершился этап традиционного индустриализма и начали ощущаться первые признаки изменений Третьей волны, 50 крупнейших индустриальных корпораций в этой стране выросли до таких размеров, что каждая из них предоставляла работу в среднем 80 тыс. человек. Один лишь «Дженерал моторе» (General Motors) давал работу 595 тыс. человек, а компания АТиТ Вайля нанимала 736 тыс. мужчин и женщин. Это означает, при среднем размере семьи в том году в 3, 3 человек, что свыше 2 млн людей зависели от зарплаты в одной лишь этой компании — количество, равное половине населения всей этой страны в период, когда Вашингтон[92] и Гамильтон[93] создавали американскую нацию. (С тех пор АТиТ раздулась до еще более гигантских размеров. К 1970 г. в ней работали 956 тыс. человек, еще 136 тыс. работников нанималось на 12–месячный срок[94]. )

АТиТ была особым случаем, хотя, конечно, американцы вообще привержены гигантизму. Но макрофилия — это вовсе не монополия американцев. Во Франции в 1963 г. 1400 фирм — лишь 0, 25% всех компаний — нанимали 38% всей рабочей силы[95]. Правительства в Германии, Великобритании и других странах активно побуждали менеджеров создавать даже еще большие компании, полагая, что это поможет им в конкуренции с американскими гигантами.