Третий берег Стикса (трилогия) (СИ)

— Округ центральный, — огрызнулся парень. — Двенадцатый участок, а номер мой двести девяносто четыре. И вы ещё наплачетесь, когда вас приведут к нам. Кровавыми слезами умоетесь. Господин участковый с вами знаете, что сделает?..

«Ну, опять двадцать пять, пошёл трепать о наказаниях. Номер вместо имени. Занятно. Как они друг к другу обращаются? Эй, Двести Девяносто Четвёртый! Слушаю вас, господин Одиннадцатый. Будет исполнено господин Одиннадцатый. Солдатики белоглазые».

— Послушай, — прервал волкодава Саша, избегая обращаться по номеру. — Ты так и не сказал, почему так рано за данью пожаловал.

— А это не запрещается, — ответил Двести Девяносто Четвёртый, прерывая рассказ о ногах, вырванных из того места, откуда растут. — От участкового позавчера ещё пришёл циркуляр приступить к сбору купальской подати после смены, не получая новых указаний. Сменщика я ждал вечером, а он заявился под утро и совсем не тот. Какой-то пескотрус из канцелярии. Сказал, всю смену почему-то на юг отправили. Заварушка, мол, там какая-то. Знаем мы эти дела, было уже и без всякой заварушки, когда светлейший, слава ему, в Южный Дворец отъехал на отдых.

Помянув светлейшего, волкодав снова насупился и отвернулся, но и без уточнений понятно стало, о какой заварушке идёт речь: «Надо думать, облаву на юге устроили после вчерашнего».

— По наши души стараются, — подтвердил Матвей. После того как медведь выбрался на княжью дорогу, в повадках Джокера снова что-то неуловимо переменилось. Нервничать прекратил, в тоне его стали проскальзывать незнакомые нотки. Эти изменения насторожили Волкова, заставили присмотреться к сатиру повнимательней, но, к сожалению, никаких определённых выводов сделать не удалось. В глаза бросилась одна странная деталь: клещи, купленные накануне у кузнеца, Матвей не бросил в багажник, а держал зачем-то при себе, в кармане куртки рукоятками наружу, как пистолет или что-нибудь в том же роде. Впрочем, возможно, просто сунул туда и забыл. Так и не придумав никакого объяснения всем этим странностям, Саша решил махнуть рукой и снова обратился к белоглазому:

— Послушай, уважаемый, выходит, сразу после суточного дежурства тебя ещё и дань собирать отправили? Никого больше не нашлось в управлении?

— Да я туда и не возвращался, — буркнул волкодав. — В циркуляре ясно было указано: сразу после смены — собирать дань, а потом в участок явиться за указаниями. Что тут непонятного? Дань привезти, потом получить указания. Получить указания. Полу…

— Да понял я уже, — перебил его Волков, морщась. Парнишка так повторял: «получить указания», — как будто ничего лучше приказов и циркуляров в жизни его не было. Вполне, между прочим, искренне, даже глаза жмурил от удовольствия.

— Что? — вздрогнул волкодав.

— Ничего. Я спрашивал тебя о том, зачем это понадобилось — отправлять тебя за данью прямо с дежурства, без отдыха.

— Не знаю, — ответил, поджимая губы, Двести Девяносто Четвёртый. — То дело господина участкового: решать, кому отдыхать, а кому без отдыха. Так всегда было заведено — приказы от участкового, а ему надлежит от господина окружного получать указания. Господин окружной получает от господина Главного, а уж тот напрямую с самим Кием общается. И выходит, приказы-то исходят от Светлейшего. И это справедливо и правильно. И быть по тому всегда, и сейчас так, и было ранее.

— И ты помнишь, как было ранее, — вклинился внезапно Джокер. Саша заметил — провожатый еле сдерживает смех.

— Помню, — убеждённо подтвердил молодой волкодав. — От века есть справедливая власть, всегда указы выполнялись неукоснительно, всегда волкодавы были верными псами княжьими, надёжной опорой престола, верными и неподкупными, не знающими сомнений стражами законности и порядка, крепкой бронёй, оберегающей подлый люд от ереси, гоев от изгоев, а власть государеву от дерзких посягательств северян и нечестивых пузырников. Они мягкая длань…

— Знаем-знаем, — Матвей всё ещё сдерживался. — И ты, — ох мать моя! — всё это от века помнишь?

— Помню, — подтвердил непререкаемым тоном Двести Девяносто Четвёртый.

— Он помнит! О-о-ха-ха! — грохнул смехом сатир. Медведь вильнул носом, но выровнялся. Матвей ржал, слёзы текли по его щекам, он вскрикивал: «Помнит он! О, я не могу… Помнит!»

— А что тут такого, — поинтересовался Саша.

— Да то тут такого… О-о-о, давно так не смеялся. Красавец этот раньше вчерашнего дня ничего помнить не может. Помнит он, надо же! Щенок. То есть что я говорю, дня вчерашнего? Когда ты в последний раз получал указания? Позавчера? Ну, так это много ещё — два дня. Слышь, Саша? Ты спроси его, спроси, что раньше-то было. Такого наговорит, как будто лет сто уже прожил, а на деле-то, глянь — щенок. И все они, волкодавы, такие же. Память у них!

— Ты как смеешь, изгой подлородый, касаться нашей памяти?! — горячился Двести Девяносто Четвёртый, дёргая связанными руками. — Да ты знаешь, что за то с тобой сделают?!