Третий брат

И, пока строился военный городок, его семью расквартировали в крестьянском доме неподалёку от леса, на краю деревни. Хозяева, обрусевшие латыши, словно хранили какую-то тайну с прежних времён. Переглядываясь между собой, вслух ничего не говорили. Как ни пыталась Софья Ивановна вывести хозяйку на откровенный разговор, та избегала прямых ответов, бросая взгляды в сторону мужа. Смотрели они оба на постояльцев искоса, однако, ничего предосудительного не делали. И все же… самим своим видом крестьяне показывали крайнюю неприязнь, если не сказать ненависть.

Собственно, до сознания Рыбакова, который почти не бывал дома, мало что из этого доходило. Возвращался он поздно и после ужина сразу ложился, чтобы рано утром отправиться в часть. Лишь исподволь замечая странность в поведении хозяев, Алексей Петрович не придавал этому значения. Ему казалось, что всё в порядке и хозяева просто ещё не привыкли к постояльцам. Из военной части за постой они получали деньгами или продовольственным пайком. «О такой оплате многие крестьяне только бы мечтали», – замечал он про себя.

Но в отношении хозяев дома к семье капитана артиллерии определённо было нечто странное. И вскоре оно проявилось. Рыбаков не хотел это даже и вспоминать, настолько ему было неприятно. Он, вероятно, впервые в жизни ощутил над собой какую-то незримую силу, которая не поддавалась его контролю. Это вызвало у него тогда полное недоумение и, по правде говоря, страх. Ничего подобного до сих пор капитан не испытывал.

* * *

Хозяин, крепко сложенный коренастый латыш, имел обыкновение в спокойной обстановке говорить тихо и никогда не повторял сказанного, как будто все только и старались изо всех сил, чтобы выслушать его указание и тут же исполнить. Он усвоил манеры своего отца, фермера и человека хорошего достатка, у которого постоянно были нанятые работники. Именно таким образом тот и держал себя с ними – тихо раздавал указания, а если кто-то не расслышал, то никогда не повторял, зная, что всегда найдётся, кому объяснить, как угодить хозяину. Если же такого человека не находилось и работник делал не то, чего хотел хозяин, то попросту бывал бит.

Сын целиком воспринял властный характер отца. «Смотрите и слушайте, пока я здесь, потом будет некому всё объяснить». – Если же что-либо случалось не по его воле или вопреки его намерению, то агрессивное невнимание к нарушителю могло потом продолжаться неделями. Это чрезвычайно угнетало работников, которые обычно старались как-то выслужиться и получить прощение. Но всякие самостоятельные попытки были обречены на провал, пока всё полностью не проходило у самого хозяина. Тогда он вновь становился приветливым и разговорчивым. «Прямо-таки другой человек, – говорили тогда работники, – словно подменили».

Впрочем, подобные разговоры не приводили к каким-то улучшениям в отношениях. По-прежнему хозяин кого-то угнетал, а с кем-то был приветлив и ласков. Он наслаждался своей властью, даже когда почти никого не оставалось в его прямом подчинении. К примеру, если закончились сезонные работы и крестьянам приходило время заняться своим хозяйством, те, кто ещё приходил помогать, по-прежнему терпели хозяйское отношение. «О-ох, – вздыхали они про себя, – как же тяжело – говорить с человеком, как со стеной, от которой невозможно услышать ответ!»

* * *

В один вечер хозяйка дома грубо выговаривала Софье Ивановне, припоминая всё – когда та не положила сковородку или кастрюлю на место и, подумать только, так плохо их вымыла, что остались липкие жирные пятна. Ведь когда всё это засохнет, то будет не отмыть и придётся потратиться – купить кусок хозяйственного мыла. А сейчас можно было бы обойтись и без него. Стоило лишь подогреть воду и жёсткой щеткой хорошо отдраить посуду.

– Они, – обращаясь к Софье Ивановне, латышка говорила надменно и грубо, – не знают даже простых правил приличия. Они ничему не учились в школе и не уважают родителей!

– Полегче, тётенька, – Рыбакова старалась остановить латышку до прихода мужа, чтобы не испытывать его терпение, – сейчас вернётся муж, он может услышать и… тогда не могу за него поручиться!

– Они, – не слушая и не глядя в сторону Рыбаковой, продолжала хозяйка, наступая на неё всем своим телом, – они думают, что все должны за ними убирать, мыть и стирать!

– Да что вы такое говорите! – не выдержала Софья Ивановна и, вспыхнув, громко добавила: – Да разве вас о чём-то просили?! Уж скорей бы нам уехать отсюда!

– Вот именно, давайте к себе в город, где можно ничего не делать – не убирать за собой со стола и не мыть посуду…

– Тише, прошу вас, муж вернулся!

Алексей Петрович уже был в сенях, разулся и, сняв свой плащ-палатку, отряхивал с него капли дождя. Спустя пару минут он зашёл в дом. Женщины замолчали, но мрачная туча, казалось, так и зависла между ними. Пока латышка не открыла рот, они стояли друг напротив друга, словно боксёры на ринге. Долго это не могло продолжаться, Рыбаков уже начал догадываться – что-то здесь не так, и в недоумении поглядывал на обеих женщин.