Третий секрет

– Я никого не боюсь, ваше преосвященство. Я просто хочу знать, какое отношение имеет камерленго к Фатимским откровениям.

– А я не говорил, что он имеет к ним какое-то отношение.

– Но вы ведь вчера говорили об этом?

– Я этого не сказал.

Валендреа спокойно опустил взгляд в книгу, тактично давая понять, что упрямство старика его ничуть не задевает.

– Ваше преосвященство, я отправил вас на пенсию. Но я могу и снова принять вас на службу. Вы хотите умереть здесь, в Ватикане, в должности кардинала-архивариуса Католической церкви? Вам бы не хотелось, чтобы пропавший из архива документ вернулся? Или ваше личное отношение ко мне значит для вас больше, чем ваш профессиональный долг?

Старик переступил с ноги на ногу, и по его молчанию стало заметно, что он обдумывает предложение Валендреа.

– Чего вы хотите? – наконец спросил он.

– Скажите мне, куда уехал отец Мишнер.

– Утром мне говорили, что он уехал в Бамберг. – В его голосе звучало смирение.

– Значит, вы солгали мне?

– Вы спросили, где он. Я не знаю, где он. Но мне говорили, что он уехал в Бамберг.

– А зачем?

– Там может быть документ, который вы ищете.

Теперь надо узнать еще кое-что.

– А Нгови?

– Он ждет звонка отца Мишнера.

Руки Валендреа сжали старинную книгу. Он не стал надевать перчатки. Зачем? Все равно завтра от этого фолианта останется лишь пепел. И теперь самое главное:

– Нгови хочет узнать содержание пропавшего документа?

Старик кивнул, как будто его откровенность причиняла ему боль.

– Они хотят узнать то, что вам, похоже, и так известно.

Глава LXVII

Бамберг, Германия

1 декабря, пятница

11.00

Мишнер и Катерина последовали за Ирмой Ран через Максплац, на другой берег реки. На кованой железной решетке пятиэтажной гостиницы красовалась вывеска с надписью «Кёнигсхоф» и датой – 1614 – год постройки здания, объяснила Ирма.

На протяжении нескольких поколений гостиница принадлежала ее семье. Ирме она досталась по наследству от отца, когда ее брат погиб на войне. С обеих сторон здание окружали бывшие рыбацкие хижины. Изначально оно служило мельницей, и, хотя водяного колеса давно уже не существовало, с тех пор сохранились крыша, балконные решетки и украшения в стиле барокко.

Ирма открыла в гостинице небольшую таверну и ресторан и сейчас провела своих гостей внутрь, усадила за столик у окна.

Полуденное небо затянули облака. Судя по всему, скоро пойдет снег. Ирма принесла гостям по бокалу пива.

– Ресторан открывается вечером, – объяснила она. – Тогда здесь будет полно народа. Нашу кухню здесь любят.

Мишнеру не терпелось задать вопрос:

– В церкви вы сказали, что Якоб предупреждал, что мы приедем. Он так и написал в своем последнем письме?

Она кивнула:

– Он написал, что приедете вы, и возможно, вместе с этой очаровательной женщиной. Мой Якоб умел быть чутким, особенно во всем, что касается вас, Колин. Можно называть вас так? У меня такое чувство, будто я вас давно знаю.

– Я бы не хотел, чтобы вы называли меня как-то иначе.

– А я Катерина.

Она улыбнулась обоим, и Мишнеру понравилась ее улыбка.

– Что еще написал Якоб?

– Он рассказал мне о вашей дилемме. Об утрате веры. Раз вы здесь, то вы, видимо, читали мои письма.

– Я не мог и представить себе всю глубину ваших отношений.

За окнами пропыхтела направляющаяся на север баржа.

– Мой Якоб был открытым человеком. Он посвятил свою жизнь другим. Посвятил себя Богу.

– Но ведь не только Ему, – тихо заметила Катерина.

Мишнер ожидал от Катерины подобного замечания. Вчера она прочла письма, которые ему удалось спасти, и страсть Фолкнера поразила ее.

– Мне раньше не нравилось, как он себя вел, – спокойно продолжала Катерина. – Я видела, какое давление он оказывал на Колина, как убеждал его поставить на первое место церковь. Но я ошибалась. Теперь я вижу, что как раз он больше, чем кто-либо, мог понять нас…

– Он понимал вас, – подхватила Ирма. – Он всегда говорил мне, как тяжело Колину. Он хотел рассказать ему правду, признаться, что он тоже не один, но я запретила ему. Было не время. Я не хотела, чтобы о нас знали. Это касалось только нас. – Она посмотрела в глаза Мишнеру. – Он хотел, чтобы вы остались священником. Ему была нужна ваша помощь, чтобы провести реформы. Наверное, он даже тогда знал, что однажды вы еще скажете свое слово.

Мишнер не мог промолчать:

– Он пытался реформировать церковь. Не силой, а убеждением. Он был миролюбивым человеком.

– Но при этом, Колин, он был прежде всего человеком. – В конце фразы ее голос дрогнул, как будто на нее вдруг нахлынули воспоминания, и она не стала сопротивляться им. – Слабым и грешным человеком, как и все мы.

Протянув руку через стол, Катерина накрыла своей ладонью ладонь пожилой женщины. Глаза обеих женщин заблестели.

– Когда начался ваш роман? – негромко спросила она.

– Когда мы оба были детьми. Я уже тогда знала, что люблю его и всегда буду любить. – Ирма прикусила губу. – Но я также знала, что он никогда не будет принадлежать мне. Полностью. Он уже тогда хотел стать священником. Но мне вполне хватало того, что мне принадлежало его сердце.