Третий выстрел

Подошла к нему, открывает дверь, приглашает сесть. Что ж, все снова да ладом, будем продолжать резать правду-матку, взывать к совести и толочь воду в ступе.

— Томер, привет! Извини, но я тороплюсь, у меня свидание.

— Отмени его.

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу и не хочу.

— Хорошо. Я понял. Садись. Ничего страшного не произойдет.

Ладно, черт с тобой. Села. Закрыла дверь.

— Тания, не отрицай очевидное. Ты мне очень нравишься. И я тебе симпатичен, я вижу. А парня своего ты любишь?

— Люблю, — черт, не умею я врать, сразу видно.

— Ты не умеешь врать, Тания.

Скажите, какой проницательный!

— Если бы ты его любила, это было бы видно. Я бы чувствовал. Но я чувствую совершенно другое. Если ты считаешь, что просто вдвоем погулять, посидеть в ресторане, сходить в театр — это предательство и измена, то это твое право. Но мне просто хочется побыть с тобой вместе. И мне кажется, что и тебе этого хочется.

Ну, хочется, ну и что? Хотя… А что, собственно, я ломаюсь? Почему каждый раз, когда Томер рядом, я разглагольствую о каких-то приличиях, а когда он уходит, чуть не локти кусаю и еле сдерживаюсь, чтобы не зареветь от упущенного счастья. Кому от этого лучше? Да пошло оно все! Сколько раз мы живем? То-то же.

— Хорошо, Томер. Поедем, погуляем. Я только позвоню, скажу, что не приду.

— Звони, — на панельной доске сиял огнями цифр сотовый телефон. Томер, не снимая трубку, набрал номер, который я продиктовала, и только затем протянул аппарат мне. И я наврала Лехе. По-моему он понял, что я вру. Жаль, если обидела. Он парень хороший. Испортила я ему отгул посреди недели.

И поехали мы с Томером гулять. Выехали из Тель-Авива, помчались по широкому шоссе вдоль моря, доехали до красивого ручья, где плавали удивительно уродливые черепахи. Томер сказал, что это единственное место в мире, где водится такой вид. Важно проплыла то ли выдра, то ли нутрия, а черепахи по-хозяйски даже не пошевелились. Людей вокруг практически не было — будний же день. Так что, усевшись у ручья под каким-то кустом, мы с ним начали истово целоваться. И снова по позвоночнику бежали искры, и пульсировало внизу живота, я гладила его небритую щеку — ему идет небритость — он гладил меня по бедру, когда его губы спустились к моей шее, и меня стала бить чуть ли не судорога, я сама прошептала ему: «Да поехали уже куда-нибудь!»

Он снял номер в гостинице на набережной Тель-Авива, вот там-то все и произошло. Произошло на хрустящих простынях огромной кровати, на которых мы могли свободно метаться от края до края. Произошло на балконе высотного этажа, где я смотрела, как на море играют волны, а сзади на меня накатывали его волны, одна за другой. Произошло в душе, куда я пошла после первого раунда. И снова произошло в кровати. Единственного презерватива, заботливо положенного администрацией в прикроватную тумбочку нам, естественно, не хватило, так что пришлось проявлять смекалку и изобретательность, что мы оба и проявили неоднократно. И когда я, обессиленная до звона в ушах, скинула толстый махровый халат, набрала полную ванну с каким-то ароматным жидким мылом и плюхнулась туда всем своим не девичьим телом, то поняла, что погибла. Что нет у меня ни тени угрызений совести, мне не стыдно ни перед Лехой, ни, тем более, перед Гилой. Я им всем что-то обязана? Нет. Ну и все. Единственные, о ком я думала с легким чувством стыда — это Фаня и Эден. Они-то ни в чем не виноваты. Эден не должна страдать из-за того, что ее папа полюбил чужую тетю. А Фаня не должна страдать из-за того, что сиделка полюбила ее внука.

Полюбила? Да, конечно, себе-то не ври, Таня. Сегодня, здесь, я поняла, что влюбилась по уши с самой первой встречи, влюбилась в его голос, в его смущение, в его первоначальную неловкость, в его руки, в его губы, в его мужскую силу и нежность. Ну убейте меня теперь за то, что я его полюбила!

Да, с Лехой я веду себя как сучка: пью из него кровь и вью веревки, зная его ко мне трепетное отношение, цинично использую, сбегаю от него к другому мужчине, когда мне хорошо, и возвращаюсь, когда становится плохо. А с Томером мы, если уж говорим про киношных героев, вели себя как Винсент Вега с Миа Уоллес: оба знали, что нас тянет друг к другу и оба делали вид, что все не так. А оно так. Как бы ни был хорош интеллектуальный оргазм, но необходим и физиологический, выражаясь скучно и научно.

Фаня — поразительная женщина, сразу все поняла. Видно все это у меня на роже было написаноы. Бабуля поджала губки, как только она умеет, но в глазах сверкнули искорки, морщинки разгладились и тут эта хитрюга и говорит:

— Таня сыграй мне пожалуйста… Sempre libera из «Травиаты». Сможешь? Там где-то даже ноты были.