Третий выстрел

Хотя, что тут думать? Скромная учительница музыки и по совместительству метапелет-нелегалка Татьяна Константиновна принимает решение: думать нечего. Надо пойти и резко дать понять, что «я не такая»… А что «не такая» — интересуется живая женщина Таня Ты сама-то про этого Томера по ночам не думала? Нет? Не ворочалась, всякие картинки представляя? Не хотела, чтобы его Гила куда-то исчезла? Не умерла, нет, боже упаси! Просто аннигилировалась сама собой и все. Хотя, признаться, мысль про «умерла» иногда возникала, что уж тут отрицать. Представляла, Таня, как ты будешь засыпать у него на красивом мощном плече после… ну понятно, после чего? А потом, завернувшись в простынку, как та юная девица в Париже, откроешь окно и будешь мечтательно смотреть на улицу. Было? Было, Татьяна Константиновна. Себе-то не врите.

Татьяна Константиновна: но это что ж получается? Стоило ему только поманить, и ты как собачка бежишь к нему? А ухаживания? Цветы? Концерты-театры? Признания в любви и страсти? Маленькое колечко в знак безмерного уважения?

И тут я не выдержала и заржала. Здравствуй внутренний голос. Давно не общались, да?

Таня: все-таки, Татянконстинна, чистый ты совок. Вот совок — и все. Тебе нравится мужчина. Ты ему, судя по всему, тоже. Наконец-то выдался случай вам побыть наедине, а ты сразу строишь целый корабль дурацких гаданий, причитаний и сомнений. Хочется тебе с ним переспать?

Татьяна Константиновна: Хочется. Врать не буду. Но с чего ты решила, что он тебя зовет непременно трахаться? Может, ему правда в чем-то помочь надо?

Таня: да, подруга. Ты не просто дура, ты наивная дура. Женатый мужик отсылает дочку к бабушке, жена в отъезде, а он приглашает другую все еще симпатичную (надеюсь) даму в свою одинокую квартиру. Ну не иначе для каких-то серьезных дел. А какие еще варианты?

Ладно, понятно же, что пойду, чего дурью сейчас маяться? Нам сейчас надо бы с бабулей выйти погулять, благо жара спала, на улице легкий ветерок, «бриза», как это невнятное дуновение тут называют. Старушка моя взаперти закиснет, пойдем с ней воздухом подышим.

А на улице и правда хорошо, особенно в тенечке. Конец апреля, уже можно жить. Ни тебе дождей уже, но и жара еще не давит — самое то время. В Израиле вообще идеальная погода стоит примерно два месяца — в апреле и ноябре. Ну иногда в марте и октябре, как в прошлом году. Жалко тут под боком никакого приличного парка нет, я бы Фанечку туда покатила. Есть, правда, что-то жалкое вон там, но надо через дорогу катить. Впрочем, водители тут перед пешеходным переходом останавливаются, так что и правда, пойдем-ка мы туда, к деревьям. Подхватила коляску и поехали мы с бабулей за кислородом, по дороге обсуждая всякие интересные вещи.

— Фаня, про родителей ваших что-то удалось разузнать?

— Убили их. В 1919. Не надо об этом, смотри какая погода хорошая, давай просто погуляем.

Вот и поговорили. Зачем я этот разговор завела? Только все испортила! Думала, что она как все старики начнет бесконечно молодость вспоминать и ей будет приятно. А она только расстроилась. И то сказать, молодость-то у нее была та еще. Сложная. Ладно, помолчим.

Пришли в парк, поставила ее коляску в тенечек, села рядом на скамейку, штаны свои широкие повыше подтянула, чтобы ноги загорели, откинулась на спинку лавочки — благодать! Помолчали. И тут Фаня моя выдает:

— Таня, тебе Томер нравится?

И что ей ответить? Сказать «да» — спалиться, сказать «нет» — глупо.

— Нравится.

— Ты ему тоже.

Молчу. А что говорить.

— Вы были бы хорошей парой.

— А Гила? — не выдержала я и спалилась все-таки.

Фаня улыбнулась.

— Гила — мать Эден. Она хорошая женщина. И хорошая мать.

Когда она так сказала, стало понятно, что жену внука она не любит. И как бы меня на этот адюльтер благословляет. Хорошая она баба эта Фанни. Но я никак реагировать не буду. Достало меня это все, пусть все будет, как получится. Ничего не буду загадывать.

Вышло все, мягко говоря, странно. Я подготовилась, натянула лучшее белье и свое любимое платье. Оно мне, если честно сказать, немного жмет в боках, но оно и к лучшему, получается что-то вроде давно исчезнувшей талии, да и чувствую я себя в нем красавицей. Платье это вообще очень интересный предмет гардероба. Израильтянки ходят поголовно в брюках, платье увидишь редко, так что женщина, одетая в женскую одежду, обращает на себя внимание. К платью хорошо бы туфли на каблуке, но это будет уже слишком. Ладно. Сойдет для сорокалетней женщины-матери, сиделки-приживалки.

Прибежала Эден, с удивлением взглянула на меня, мне даже стыдно стало за свой «роскошный» вид, к которому девочка не привыкла. Что-то протараторила про какой-то очередной их культовый хит, я не поняла какой, но пообещала его разобрать с ней, и, стараясь не глядеть на Фаню, отправилась за дверь.

— Таня!

— Да, Фаня? — от нее так просто не сбежишь!

— Возьми, — и протягивает деньги.

— Зачем? Что это?

— На такси. Туда, — и со значением добавила: — И обратно.

Надеюсь, Эден ничего не поняла.

— Спасибо, — говорю. — А то на автобусах сейчас опасно.