Треугольная груша. 40 лирических отступлений из поэмы

Только Красная площадь ахнет,

Тихим стоном оглушена:

"А-а-анхен!.."

Отвечает ему она:

"Мальчик мой государь великий

не судить мне твоей вины

но зачем твои руки липкие

солоны

баба я

вот и вся провинность

государства мои в устах

я дрожу брусничной кровиночкой

на державных твоих устах

в дни строительства и пожара

до малюсенькой ли любви?

ты целуешь меня Держава

твои губы в моей крови

перегаром борщом горохом

пахнет щедрый твой поцелуй

как ты любишь меня Эпоха

обожаю тебя

царуй!.."

Царь застыл — смурной, малохольный,

Царь взглянул с такой

меланхолией,

Что присел заграничный гость,

Будто вбитый по шляпку гвоздь.

Отступление для голоса и тамтама

Поют негры

Мы —

тамтамы гомеричные с глазами горемычными, клубимся,

как дымы, —

мы...

Вы —

белы, как холодильники, как марля карантинная,

безжизненно мертвы...

вы...

О чем мы поем вам, уважаемые джентльмены?

О

руках ваших из воска, как белая известка, о, как они

впечатались между плечей печальных, о, наших жен

печальных, как их позорно жгло —

о-о!

"Но-но!"

нас лупят, точно клячу, мы чаевые клянчим, на рингах и на

рынках у нас в глазах темно,

но,

когда ночами спим мы, мерцают наши спины, как звездное окно.

В нас,

боксерах, гладиаторах, как в черных радиаторах, или в пруду карась,

созвездья отражаются

торжественно и жалостно —

Медведица и Марс —

в нас...

Мы — негры, мы — поэты,

в нас плещутся планеты.

Так и лежим, как мешки, полные звездами и легендами...

Когда нас бьют ногами,

Пинают небосвод.

У вас под сапогами

Вселенная орет!

Нью-йоркская птица

На окно ко мне садится

в лунных вензелях

алюминиевая птица —

вместо тела

фюзеляж

и над ее шеей гайковой

как пламени язык

над гигантской зажигалкой

полыхает

женский

лик!

(В простынь капиталистическую

Завернувшись, спит мой друг.)

кто ты? бред кибернетический?

полуробот? полудух?

помесь королевы блюза

и летающего блюдца?

может ты душа Америки

уставшей от забав?

кто ты юная химера

с сигареткою в зубах?

но взирают не мигая

не отерши крем ночной

очи как на Мичигане

у одной

у нее такие газовые

под глазами синячки

птица что предсказываешь?

птица не солги!

что ты знаешь сообщаешь?

что-то странное извне

как в сосуде сообщающемся

подымается во мне

век атомный стонет в спальне...

(Я ору. И, матерясь,

Мой напарник, как ошпаренный,

Садится на матрас.)

Иронико-философское

Антимиры

Живет у нас сосед Букашкин,

Бухгалтер цвета промокашки,

Но, как воздушные шары,

Над ним горят

Антимиры!

И в них, магический как демон,

Вселенной правит, возлежит

Антибукашкин, академик,

И щупает Лоллобриджид.

Но грезятся Антибукашкину

Виденья цвета промокашки.

Да здравствуют Антимиры!

Фантасты — посреди муры.

Без глупых не было бы умных.

Оазисов — без Каракумов.

Нет женщин —

есть антимужчины.

В лесах ревут антимашины.

Есть соль земли. Есть сор земли.

Но сохнет сокол без змеи.

Люблю я критиков моих.

На шее одного из них,

Благоуханна и гола,

Сияет антиголова!

...Я сплю с окошками открытыми.

А где-то свищет звездопад.

И небоскребы

сталактитами

На брюхе глобуса висят.

И подо мной

вниз головой,

Вонщившись вилкой в шар земной,

Беспечный, милый мотылек,

Живешь ты,

мой антимирок!

Зачем среди ночной поры

Встречаются антимиры?

Зачем они вдвоем сидят

И в телевизоры глядят?

Им не понять и пары фраз.

Их первый раз — последний раз.

Сидят, забывши про бонтон.

Ведь будут мучиться потом.

И ушки красные горят,

Как будто бабочки сидят...

...Знакомый лектор мне вчера

Сказал: "Антимиры? — Мура!.."

Я сплю, ворочаюсь спросонок.

Наверно, прав научный хмырь.

Мой кот как радиоприемник

Зеленым глазом ловит мир.

Вечернее

Я сослан в себя

я — Михайловское

горят мои сосны смыкаются

в лице моем мутном как зеркало

смеркаются лоси и пергалы

природа в реке и во мне

и где-то еще — извне

три красные солнца горят

три рощи как стекла дрожат

три женщины брезжут в одной

как матрешки — одна в другой

одна меня любит смеется

другая в ней птицей бьется

а третья — та в уголок

забилась как уголек

она меня не простит

она еще отомстит

мне светит ее лицо

как со дна колодца — кольцо.

Гитара

Меж перца и малаг

под небом модных хижин

костлявый как бурдак

певец был юн и хищен

и огненной настурцией

робея и наглея

гитара как натурщица

лежела на коленях

она была смирней

чем в таинстве дикарь

и темный город в ней

гудел и затихал

а то как в реве цирка

вся не в своем уме —

горящим мотоциклом

носилась по стене!

мы — дети тех гитар

отважных и дрожащих

между подруг дражайших

неверных как янтарь

среди ночных фигур

ты губы морщишь едко

к ним как бикфордов шнур

крадется сигаретка

Бьют женщину

Бьют женщину. Блестит белок.

В машине темень и жара.

И бьются ноги в потолок,

Как белые прожектора!

Бьют женщину.

Так бьют рабынь.

Она в заплаканной красе

Срывает ручку, как рубильник,

Выбрасываясь

на шоссе!

И взвизгивали тормоза.

К ней подбегали, тормоша.

И волочили и лупили

Лицом по лугу и крапиве...

Подонок, как он бил подробно,

Стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!

Вонзался в дышащие ребра

Ботинок, узкий, как утюг.

О, упоенье оккупанта,

Изыски деревенщины...

Сминая лунную купаву,

Бьют женщину.

Бьют женщину. Веками бьют,

Бьют юность. Бьет торжественно

Набата свадебного гуд.

Бьют женщину.

А от жаровен на щеках

Горящие затрещины?

Мещанство, быт — да еще как! —

Бьют женщину.