Треугольная жизнь

– Э-э, Каракозин, ты чего надумал?

– Не бойся, Олег Трясогузович, покончить с собой я могу, только бросившись с гранатой под танк.

Верным задуманной негоции остался лишь Юрий Арсеньевич, он согласился вложить в дело деньги, скопленные на автомобиль. Требовались еще два компаньона. Поразмышляв, Башмаков вовлек в мероприятие «челноков», с которыми познакомился в поездках: актрису и завязавшего рецидивиста.

Актрисе он как-то помог втащить в поезд сумки – и она ему понравилась. У Башмакова даже появилось настойчивое желание выяснить, насколько форма ее груди соответствует характеру. А рецидивиста, учитывая будущий грандиозный заработок, он взял скорее для безопасности. Однажды, идя со стадиона на вокзал, Башмаков отстал от своих. Вдруг из кустов выскочили три качка и на чистейшем русском языке, правда немного окая, потребовали деньги. Случившийся рядом рецидивист покрыл их такой затейливой бранью, подкрепленной ножом-выкидушкой, что злоумышленники отступили.

В общем, и актриса, и рецидивист вложили в эту негоцию довольно приличные суммы.

– Таможенников не бойтесь, – убеждал Олег Трудович новых компаньонов, – у меня все схвачено! А старшая по смене, Лидка, – просто свой человек!

– Смотри, деловой, – предупредил рецидивист. – Я тебя за язык не тянул!

Отвинтив не только потолочную, но и боковые панели, они сложили туда коробки с приборами, оставив в сумках невинные сигареты и пластмассовые розы. Потом расселись, начали выпивать и разговаривать. Рецидивист рассказывал, как в закатанных банках сгущенки им в зону передавали дурь, а актриса жаловалась на главного режиссера театра. Оказалось, этот мерзавец, не добившись от нее взаимности, отдал роль Саломеи своей жене, а та даже по сцене двигаться не умеет! Утка, просто – утка!

– А ведь я столько размышляла над этой ролью! Понимаете, у Уайльда Саломея целует отрубленную голову Иоанна Крестителя… И почему-то всегда считалось, что целует в губы! И эта дурища тоже целует в губы. Но если бы я играла Саломею, я бы целовала в лоб! Понимаете – в лоб!

– Еще бы! – значительно кивнул Башмаков.

– Да? Понимаете? Правда?!

Она положила ему ладонь на колено и посмотрела с восторгом одинокой души, наконец-то нашедшей в этом страшном мире родственную консистенцию. Потом актриса стала жаловаться на то, что мерзавец режиссер сдал полтеатра под эротическое шоу, и ей приходится делить гримерную с омерзительной стриптизеркой, а к той шляются разные мужчины известного сорта – она незаметно показала глазами на рецидивиста. Олег Трудович успокаивал ее, тоже клал руку на колено, уверяя, что эти страшные для тонких, талантливых людей времена обязательно кончатся и она непременно сыграет Саломею… Актриса смотрела на него с трогательной благодарностью и неуловимым движением ресниц давала понять, что после успешного завершения дела ее благодарность может перерасти в более конкретное чувство… Вечером в тамбуре, после курения, он сорвал поцелуй, сладкий от помады и горький от табака, поцелуй, напомнивший ему давнюю-предавнюю шалопутную Оксану и вызвавший нежное волнение.

В Бресте дверь купе шумно отъехала – и вошли два сурово насупленных молодых таможенника в новенькой форме.

– А где Лидия? – растерянно спросил Олег Трудович.

– Что везете? – вопросом на вопрос ответил тот, что понасупленнее.

– Как обычно, – стараясь не выдать волнения, пробормотал Башмаков и предъявил показушные пластмассовые цветы, сигареты и водку.

– Больше ничего?

– Только героин в заднем проходе! – пошутил рецидивист, вызвав крайнее неудовольствие актрисы.

Таможенники нехорошо посмотрели на него и как по команде достали из карманов одинаковые «трехгранники».

– Это чье? – спросил тот, что понасупленнее, вытаскивая на свет первую коробку.

– А что это такое? – изумился Башмаков, от растерянности решивший ни в чем не сознаваться.

– Прибор ночного видения… Их здесь много. Это ваше?

– В первый раз вижу! – отмел подозрения Олег Трудович.

Остальные негоцианты столь же решительно отказались от обнаруженных залежей редкостной оптики.

– Враги подбросили! – просипел рецидивист.

– Мистификация какая-то! – пожал плечами философ.

– А можно посмотреть в стеклышко? – детским голоском попросила актриса.

В окно было видно, как таможенники, весело переговариваясь, катят тележку, нагруженную конфискованными коробками. Актриса рыдала, размазывая по лицу тщательный свой макияж, и ругала Башмакова чудовищным рыночным матом, порываясь при этом выцарапать ему глаза. Рецидивист скрипел железными зубами и твердил:

– Опарафинили, как быдленка! Готовь, отмороженный, капусту!

И только Юрий Арсеньевич философски вздохнул и молвил:

– Не переживайте, Олег Трудович, утраты закаляют сердце. Зато хоть теперь Варшаву посмотрим… Вавель! Старо Място… Музей Шопена! А то ведь я из-за этого товара со стадиона никуда никогда и не ходил…

– Я тоже, – кивнул Башмаков.

Он пребывал в таком состоянии, словно очнулся от наркоза и увидел вдруг, что нога у него ампутирована под самый пах. Увидеть-то увидел, но пока еще не осознал окончательную и бесповоротную утрату конечности.