«Современники писали о ней: „Принцесса сия имела чудесный вид и тонкий стан, возвышенную грудь, на лице веснушки, а карие глаза ее немного косили“. Называла себя по-разному: дочь гетмана Разумовского, черкесская княжна Волдомир, фрау Шолль, госпожа Франк, внучка Петра или внучка шаха Надира, Азовская принцесса, мадам де Тремуйлль, персианка Али-Эмите, Бетти из Оберштейна, княжна Радзивилл из Несвижа, графиня Пинненберг из Голштинии, пани Зелинская из Краковии, „последняя из дома Романовых княжна Елизавета“, — и никогда не именовалась Таракановой, хотя под таким именем и сохранилась в истории. Княжна Тараканова блестяще владела французским, немецким, хуже итальянским, понимала на слух речь польскую. Она стреляла из пистолета, как драгун, владела шпагой, как мушкетер, талантливо рисовала и чертила, разбиралась в архитектуре, играла на арфе и лютне и умела играть на мужских нервах…»
Когда в итальянский порт Ливорно зашла русская эскадра, Тараканова обратилась с посланием к эскадренному начальству — Орлову-Чесменскому, брату знаменитого Григория Орлова, вышедшего к тому времени из фавора Екатерины II. Ее письмо имело стиль манифеста: «Божьей милостью, Мы, Елизавета Вторая, княжна всея России, объявляем верным подданным нашим… Мы имеем больше прав на престол, нежели узурпаторы государства, и в скором времени объявим завещание умершей императрицы Елизаветы, нашей матери. Не желающие принять Нам присягу будут Мною наказаны…»
Хитростью заманили ее на борт русского судна и доставили в Россию. Там, в тюрьме, в Алексеевской равелине, открылась чахотка. Допросные листы подписывала «Елизавета». Вела себя мужественно. Ей предлагали только назвать свое настоящее имя — и ее отпустят. Нет, подлинного имени она не назвала даже в предсмертной исповеди. Даже смерть превратила в спектакль, попросив к исповеди священника православного, а не католического! Последняя и самая возвышенная ее роль дочери русской императрицы была важнее и жизни и смерти.
Старость
. Время, когда прошлое приобретает над тобой более реальную власть, чем настоящее, а будущего нет.Физиология старения (как и физиология детства) создает предпосылки обострения истероидных черт характера. Откроем учебник психиатрии: «Климакс — физиологический процесс возрастных изменений деятельности желез внутренней секреции, главным образом половых. Этот переходный период наблюдается у мужчин и у женщин, причем у последних проявления климакса выражены наиболее отчетливо и резко, так как они непосредственно связаны с прекращением овариальной функции, в среднем наступающей в возрасте 45–50 лет… Повышенная аффективная лабильность и реактивность способствуют возникновению особой формы болезни — инволюционной истерии».
Но климакс — только первый удар колокола, возвещающий вступление в старость. Невротические явления этого переходного периода могут пройти. И еще долго можно увлеченно жить и плодотворно трудиться. Увы, старение — это и инволюционные изменения мозга, с ним и всей психики человека. Происходит то, что называют в народе «выживание из ума», а в медицине «старческим слабоумием». В том же руководстве читаем следующее: «Начальные симптомы нередко выражаются лишь в рассеянности и забывчивости, а также в изменении характерологических черт, которые как бы заостряются и выступают в преувеличенно шаржируемом виде. В дальнейшем проявляются качественно иные сдвиги в характере (психопатоподобные расстройства). Больные становятся недоверчивыми, черствыми, ворчливыми; типично наличие бестолкового упрямства наряду с повышенной внушаемостью и наивным легковерием. Критическое отношение к имеющимся расстройствам полностью отсутствует. Круг интересов резко сужается. Они ограничиваются стремлением к удовлетворению чисто эгоистических потребностей и сводятся к сугубо вегетативному образу жизни».