Тревожная осень

– Это ты меня извини за матюги – нервы совсем никуда стали с этой простатой. Так что ты на меня не обижайся. Ведь ты хотел как лучше, а я на тебя наорал. Сейчас заварю хорошего чайку, и давай утопим этот неприятный инцидент в благородном растворе прекрасного «Липтона». Забыли – и еще раз прости за грубость.

После ухода Гриши Андрей Семенович долго сидел, тупо глядя на еловую ветку за окном. Он думал о происшествии с Юлей, но мысли были какие-то аморфные. Предательство всегда отвратительно. Даже в первом классе, когда учительница рассказала о «благородном» поступке Павлика Морозова, он не спрашивал себя, смог бы предать отца во имя, как ему тогда казалось, великой идеи. Для него был один ответ: нет. Кстати, он не сомневался и в обратном. Даже если бы он сделал что-нибудь очень плохое, отец скорее пожертвовал бы собой, чем предал его. Любовь к сыну – та, что больше любви к собственной жизни, была заложена в натуре отца. И, наверное, так должно быть у каждого нормального человека.

– Почему вас это удивило? – спросил Жизнев, когда Андрей Семенович поведал ему об инциденте с Юлей. – Сотрудник не выполняет должностную инструкцию, вот Гриша и доложил старшему по службе. Прошу отметить – не заложил, а доложил. И старший по команде отреагировал правильно. Я думаю, молодая засранка больше никогда так не поступит. А вы за хамство собираетесь одарить ее коробочкой конфет. Правда ведь, собираетесь?

– Ну собираюсь, – без энтузиазма ответил Андрей Семенович.

– Вы зря это делаете, – возмутился Жизнев. – За свинские действия надо давать по пятаку. Это же ваше выражение, не правда ли, Андрей Семенович?

– Не мое, а моей соседки по даче, но я с ним полностью согласен. А коробку я ей собираюсь подарить из-за страха перед ней как человеком, от которого в моем нынешнем положении что-то зависит. Этот страх сидит в каждом советском человеке, а значит, и во мне. Но согласитесь, Александр Владимирович, в нашей системе здравоохранения подобное не могло случиться.

– Тем хуже для нашей системы здравоохранения, Андрей Семенович, – усмехнулся Жизнев. – Но я могу вам сказать, что в моей клинике было бы то же самое. Да-да, не улыбайтесь. Человек, нарушивший должностную инструкцию, у меня тоже вылетел бы с работы за пять минут. А все почему? Потому что я безжалостно ломаю все уродливое, что есть у нас. И, прежде всего, я сломал это в себе. А вы пытаетесь насадить нашу систему даже в Германии. Так что, я считаю, не президент виноват, что сестра в частной клинике может послать больного, а хозяин этой клиники и пациент, который боится или ленится донести эту информацию до хозяина. Кто у нас тут неправ, Андрей Семенович?

– Конечно, я. Однозначно.

– То-то же! Советую вам выдавливать из себя раба, и не по капле, а поинтенсивнее. И для этого не надо ходить по пустыне сорок лет, как Моисей. В эпоху космонавтики и Интернета все нужно делать гораздо быстрее. Кроме того, я уверен, что пройдет немного времени, и в российской системе здравоохранения будут тоже увольнять сотрудников, причиняющих зло больным. И это станет рядовым явлением, а не чем-нибудь из ряда вон выходящим. Вот увидите, дорогой Андрей Семенович, так будет, и очень скоро.

И еще скажу я вам, мой дорогой Андрей Семенович, – Жизнева явно завел разговор о российской медицине. – Качество и разнообразие услуг растет. Если в 1990-х годах этот процесс шел достаточно медленно, то, начиная с миллениума, он значительно ускорился. Может быть, все идет не так быстро, как хотелось бы, но движение к лучшему есть, и за четыре года прогресс заметен. Уверяю вас, что через десять – пятнадцать лет, если существующая стабильность сохранится, невыполнение просьбы пациента, что мы сейчас наблюдаем в благополучной Германии, и в России станет невозможным. Даст Бог, мы с вами еще застанем времена, когда больные начнут ездить на лечение не только из России в Германию, но и в обратном направлении.

– Слушайте, Александр Владимирович, есть предложение. У меня припасена бутылка водки. Закуски навалом: я свой больничный паек целиком не съедаю, и от того, что вы приносите, тоже остается. Давайте по пятьдесят грамм за качественную систему здравоохранения у нас в стране, и чтобы жить в эту пору прекрасную пришлось бы и мне, и вам. Разрешаете?

– По такому поводу, да под хорошую закуску семьдесят грамм разрешаю.

– Тогда поехали, – сказал Андрей Семенович, и через пять минут напряжение было снято веками проверенным способом.

Так пролетел еще один день после операции. До среды, когда должен был решиться вопрос о проклятом катетере, оставалось три дня. Это так много…

Главная трудность состояла в том, что завтрашний день был воскресным, и те три часа, которые он обычно тратил на рабочие звонки, в расписании не значились. Слоняться по коридору надоело. Погода стояла такая, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Гриши в клинике не было. Жизнева Андрей Семенович упросил не приезжать – должен же быть у Александра Владимировича хоть один выходной. В общем, жесть, как говорил один приятель.