Трезориум

Гауптштурмфюрер доктор Телеки был похож на крысу. Остроносый, с пакостными усишками, колючие глазки через пенсне. Ее прямо затрясло от отвращения. Хотя, может быть, дело в черном мундире. Таню при виде черепа на фуражке и зигзагов на петлице всегда начинало мутить.

Он сам вышел к ней на проходную, вежливо поздоровался, повел длинным коридором мимо кожаных дверей. На табличках не названия, а обозначения: «А1», «А2», «А3», «А4». Потом пошла буква «В». Это, значит, и было Гестапо, самое страшное место в Городе. Наверно, Ад, если он есть, на самом деле такой же, думала Таня. Пыльная, скучная канцелярия и одинаковые двери с табличками. Каждая буква с цифрой — обозначение муки для определенного сорта грешников. И ничего личного.

Телеки завел ее в дверь с табличкой «B4». Кабинет как кабинет. Шкаф с папками, картотечный ящик, казенная мебель. Если б не портрет Главной Крысы на стене, не на чем остановиться глазу.

Сели друг напротив друга. Вблизи стало видно, что глаза у доктора не колючие, а расстроенные.

— Я ему предлагал, — сказал Телеки со вздохом. — Уговаривал. Взывал к разуму. А он мне: «Не могу. Как в романе Стивенсона, останусь скелетом, который стережет зарытое сокровище. Карта к нему — мой дневник. Сберегите ее, дорогой эсквайр. И после войны возвращайтесь с экспедицией». Эх, какая потеря для человечества…

И пригорюнился.

Таня ничего из этого бреда не поняла. Стивенсона она не читала, это для мальчишек. И вообще она всегда читала только русские книги.

— Где дневник? — спросил гауптштурмфюрер, повздыхав.

Взял тетрадь. Расстроился:

— По-русски? Почему по-русски? — Но сам себе сказал, задумчиво: — А может быть, это и лучше. С учетом послевоенной ситуации. — Полистал. — Отлично. Почерк разборчивый. Закончится война — мне это переведут.

Отложил тетрадь.

— Теперь займемся вами, фройляйн. Я обещал моему Ливси. Фотокарточку принесли?

— Только вот такую.

— Ничего, я ее уменьшу до стандартного размера на фототелеграфическом аппарате. Сам сделаю. Никому из сотрудников такое не поручишь. Посидите…

Ушел и отсутствовал целый час. Все это время Таня читала дневник пана Директора.

Многое было для нее внове. О чем-то она вообще не догадывалась. Общее впечатление было такое: умный человек, а ничего про жизнь и людей не понимает. Выдумал схему и собрался подогнать под нее мир, превратить заросший диким бурьяном пустырь в аккуратный газон с цветочками. Понятно — он ведь, оказывается, немец. Гёте бы своего послушался, что ли. «Grau, teurer Freund, ist alle Theorie und grün des Lebens goldner Baum». «Серы теории, любезнейший дружок, но зелена ветвь жизни золотая». Золотая — но зелена. И смысла тут не ищи, не то свихнешься.

Таня уже начала беспокоиться, чтó это крыса так надолго пропала. Но тут Телеки наконец вернулся. С полным набором готовых документов.

— Итак, фройляйн. Теперь вас зовут Хильдегард Фукс. Удостоверение, талоны, пропуск на переезд в Рейх, билет до Бреслау. Герр Директор говорил, у вас там родственница?

— Тетка, — кивнула Таня, пораженная тем, что пан Директор это запомнил. Когда-то давно она ему про себя рассказывала, но по его рассеянному лицу была уверена: пропускает мимо ушей. Он всегда витал мыслями где-то в облаках, если разговор был не о педагогике.

— Вот и отправляйтесь туда. Немецкий у вас натуральный, внешность не вызывающая подозрений…

Он держал документы в руке, но не отдавал, хоть Таня к ним уже потянулась. Глазки задумчиво щурились.

— Но взамен мне от вас кое-что понадобится. Он говорил, вы русская?

— Да, — ответила Таня, насторожившись.

— Берите листок бумаги и пишите свидетельство, что я помогал евреям Гетто. По-русски.

— Зачем?! — поразилась она.

— Войну Германия и ее союзники проиграют. Это стало ясно еще в декабре. Мы хотели взять Москву и не взяли. Японцы рассчитывали напугать жирную Америку, а она не испугалась. Дальнейшее — вопрос времени. Думаю, через год американцы с англичанами высадятся в Европе. Потом еще годик мы кое-как продержимся — и всё. Мой прогноз, что в сорок четвертом война закончится. Мировое еврейство, то есть союз крупного капитала с большевизмом, победят и возьмут реванш. Хозяевами мира так или иначе станут евреи. И свидетельства о том, что я им помогал, мне очень пригодятся.

— Да кто я такая? Никто!

— Вы — ассистентка великого Данцигера, имя которого после войны будет знать весь мир. У меня уже целая подборка таких письменных подтверждений, и все — люди неслучайные. Эти свидетельства спасут меня. В общем пишите… Нет, лучше не на листке, а на обороте вашей фотокарточки. С живым лицом будет достоверней.

Он отдал назад снимок, продиктовал:

— «Я, такая-то такая-то, свидетельствую и подтверждаю, что доктор Герхард Телеки, рискуя своей карьерой, свободой и даже жизнью, помог мне бежать из Гетто». Число, подпись.