Три аксиомы

Не менее удачно решена проблема доставки на остров груза. Специальные железные баржи с плоскими днищами подводятся на высшем уровне прилива к берегу и ставятся на мель. В отлив вода уходит, и автомашины подъезжают к бортам барж посуху. Надо сказать, что обнажившийся на отливе мокрый песок плотен и выдерживает автомашины с самой тяжелой нагрузкой. А если немножко и поразроют, то вскоре подойдет вода, закроет и все снова разгладит.

Разумеется, все эти новые и оригинальные технические средства применимы только в тихую погоду. Штормы обрушиваются на берег разрушительным прибоем, и тогда высадка на остров немыслима.

Кстати, о прибое. Вполне понятно, что, попав на остров, я первым делом направился туда, где прошло мое детство, но я знал, что уже нет ни дома, ни того места, где он некогда стоял. Я мог только показать рукой некую точку, висящую в воздухе над морем, и сказать: «Там был тот дом».

На северной стороне Моржовца береговой обрыв нещадно разрушается прибоем морских волн во время приливов. Причина заключается в чрезвычайной рыхлости грунта; под поверхностным слоем торфа залегают пылевидные пески, какие московские метростроевцы называют плывунами. Они не могут противостоять сильным ударам волн, которые гонят жестокие северные штормы. Подмываемый снизу, обрыв постоянно обваливается.

Постепенно отступая, край обрыва коснулся угла озера, откуда пил я воду в детстве и где моя рука впервые взяла весло и шкот паруса; озеро вытекло, на обсохшем дне выросла трава, образовался луг в полтораста гектаров.

Вытекло несколько других озер. Я, естественно, не мог пройти по всему берегу — надо было возвращаться на пароход «Воронеж», но думаю, что не сильно ошибусь, если скажу следующее: убыль берега совершенно незаметна на юго-западном фасаде острова, потому что он защищен от северных штормов, да и грунт там покрепче; на северной же половине, подверженной разрушительному действию штормов, за пятьдесят лет море съело пять с половиной квадратных километров суши. Я, признаться, ожидал более быстрого разрушения. Остров Моржовец перестанет существовать только через тысячу лет.

Точно так же разрушается и материковый берег Мезенского залива.

Не думайте, что я уклонился от темы леса и предался детским воспоминаниям. Я же ни слова не сказал о самом Моржовце, что он такое собой представляет, и зачем я там жил, и почему уехал.

В каждом уголке природы, будь то полярная тундра или знойная пустыня, горная вершина или степная гладь, есть своя особая, неповторимая и не встречающаяся ни в каких других местах красота. Надо только ее понять.

Случалось ли вам где-нибудь в Подмосковье, проходя по лугам и перелескам, почувствовать вдруг приятный запах? Оглядываетесь и замечаете свежескошенное сено. Почему тут же рядом точно такая же живая трава, стоящая на корню, не пахнет, а срезанная косой и подсыхающая издает приятный аромат? Я этого не знаю, но факт есть факт. Точно так же я не знаю, почему более южные места с богатой растительностью не ароматны, а покрытая низенькими кустарничками тундра — самый ароматный из всех земных ландшафтов.

В «Волшебном колобке» М. М. Пришвина есть очерк «Свидание у Канина Носа», и там в главе «Горний ветер» рассказано, как в океан залетел по ветру упоительный запах далекого и невидимого берега. Вот это и есть аромат тундры. Он очень силен, но разве его можно сравнить с грубоватым запахом какого-то прозаического сена! Пахнет тундра только днем в теплую солнечную погоду.

Мне хотелось бы рассказать, как чисты и прозрачны голубые озера, как красива тундра, покрасневшая под лучами полуночного солнца, как любит тундру птица — ведь нигде в другом месте нет такого великого множества птиц, но я молчу, потому что все это не имеет никакого отношения к лесу.

Я говорил и продолжу разговор о водном режиме Мезенского залива, о приливах и отливах, о трудностях высадки на берег при постоянно изменяющемся уровне воды, потому что не что иное, а именно водный режим Мезенского залива определял и до сих пор определяет условия вывоза, а следовательно, и всю судьбу мезенского леса.

Хотелось бы в самых грубых чертах объяснить механизм высоких мезенских приливов.

Взгляните на карту! Белое море глубоко врезалось в сушу с севера на юг. Оно раскрывается в океан довольно широкой воронкой. На обычных географических картах воронка обозначается голубым водным пространством. Но на крупномасштабных картах, служащих мореплавателям для прокладки курсов, видно, как к северу от острова Моржовец по самой середине воронки тянутся так называемые «Северные кошки» — обширная гряда отмелей. Многие из них на отливе показывают желтые песчаные спинки. В детстве я их видал, когда на парусной лодке ходил на тюленьи промыслы. А с крупным судном туда не сунешься. Суда ходят в сторонке — или справа, или слева. Да и морская вода тоже. Гряда отмелей делит воронку Белого моря на две полосы: восточную, идущую вдоль Канинского берега, и западную, примыкающую к Кольскому полуострову.