Три Александра и Александра: портреты на фоне революции

Чем было вызвано неожиданное обращение петербургского интеллигента к описанию российских дорог с расхлябанными колеями, к поэзии степей, к памяти о пролитой на них крови? Отчасти – нарастающим разочарованием в русской интеллигенции, в стремлении выйти за пределы её социальных и духовно-культурных ценностей. В это же самое время, в ноябре 1908 года он выступает в Религиозно-философском обществе с докладом «Народ и интеллигенция», опубликованном в виде статьи под заголовком «Россия и интеллигенция» в первом номере «Золотого руна» за 1909 год. Здесь он (без особой, правда, оригинальности) противопоставляет интеллигенцию с её нравственной непоследовательностью и культурной ограниченностью, народу, которой велик и целен, но спит, и пробуждение его станет смертным часом интеллигенции.

Блок был наделён неким пророческим даром. Он слышал грозный гул, идущий из глубин России, и знал, что это – предвестие разрушительных землетрясений, которые сметут с лица земли и интеллигенцию, и лелеемую ею культуру, и ненавидимую ею государственную власть. «Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель». «…Над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта». Но погибель интеллигенции (в том числе и его, Александра Блока, и всех и всего того, что ему близко) станет очищением для России, откроет ей путь в будущее. Примерно таковы были тревожные предчувствия Блока.

Они, как это часто бывает, совместились с очередным поворотом личной жизненной драмы. Любовь Дмитриевна ждала ребёнка – не от него. Младенец Дмитрий, которого Блок готов был любить и воспитывать, умер на восьмой день после рождения. Через три месяца, в апреле 1909 года Александр Александрович и Любовь Дмитриевна уехали из Петербурга, из России в путешествие. В Италию, потом в Германию.

Творческим следствием поездки по Италии (Венеция – Равенна – Флоренция – Перуджа – Сполето – Сиена – Пиза – Милан) стали «Итальянские стихи», из коих большая часть была напечатана в новом журнале «Аполлон», детище художественного критика Сергея Маковского. Эти стихи строги, прозрачны, мастеровиты, но не идут ни в какое сравнение с обжигающими, трагическими, надрывными и проникновенными шедеврами из «Снежной маски», «Фаины», «Вольных мыслей», «Куликова поля». Заграница интересует, но не волнует Блока; в его душе беспокойно ворочается та самая пророческая тревога о России.

За Италией последовала Германия. Давно знакомый Бад-Наухайм, его тишина отразилась в небольшом цикле «Через двенадцать лет» с посвящением К. М. С. – воспоминание о первой затерянной любви, о синеокой даме. Потом Кёльн, где главное впечатление – огромный готический собор. Из Кёльна поезд увозит Блоков в Петербург.

Из записных книжек Блока. Записи от 21 июня 1909 года:

«Проснулся в России… Дождик, пашни, чахлые кусты. Одинокий стражник с ружьем за плечами едет верхом по пашне. Вёрсты полосаты – это книги стихов… Тучи расступаются и опять сдвигаются, и дождик идёт…

Уютная, тихая, медленная слякоть. Но жить страшно хочется… И потому ждёшь с нетерпением к вечеру – Петербурга. А что в этом Петербурге?»

В Петербурге, в конце ноября 1909 года Блок получил известие о тяжёлой болезни отца. Тут же выехал в Варшаву, прибыл туда вечером 1 декабря – но Александр Львович умер того же числа утром. Впечатления от этой траурной поездки, от разбора бумаг и вещей отца, от посмертного и во многом нового знакомства с этим странным и незаурядным человеком, от встреч с людьми, окружавшими его в последние годы жизни, станут исходным толчком для написания первых глав поэмы «Возмездие».

Впоследствии Блок сформулирует идею поэмы: «Тема заключается в том, как развиваются звенья единой цепи рода. Отдельные отпрыски всякого рода развиваются до положенного им предела и затем вновь поглощаются окружающей мировой средой; но в каждом отпрыске зреет и отлагается нечто новое… Мировой водоворот засасывает в свою воронку почти всего человека, от личности почти вовсе не остаётся следа, сама она, если остаётся еще существовать, становится неузнаваемой, обезображенной, искалеченной. Был человек – и не стало человека, осталась дрянная вялая плоть и тлеющая душонка. Но семя брошено, и в следующем первенце растёт новое, более упорное; и в последнем первенце это новое и упорное начинает, наконец, ощутительно действовать на окружающую среду; таким образом, род, испытавший на себе возмездие истории, начинает, в свою очередь, творить возмездие».

Ещё три смерти – Комиссаржевской, Врубеля и Толстого, – последовавшие одна за другой в 1910 году, придали новую силу этому грандиозному, но так до конца и не осуществлённому замыслу. В начале первой главы поэмы вновь звучат пророческие предчувствия:

И чёрная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,Все разрушая рубежи,Неслыханные перемены,Невиданные мятежи…