Три дочери Льва Толстого

В 1950-е годы Александра Толстая выступила единственной представительницей семьи Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых: Татьяна умерла 21 сентября 1950 года.

Писательница Н. Н. Берберова приехала в США в том же году. Позднее она вспоминала: «Первым человеком, которого мне хотелось увидеть и узнать, была А. Л. Толстая». И Берберова отправилась на прием к ней в офис Толстовского фонда, где ей пришлось подождать минут двадцать, после чего наконец-то открылась дверь кабинета и на посетительницу «строго посмотрела сквозь толстые очки очень полная, но какая-то ладная, мускулистая, подтянутая особа с широким лицом, гладко причесанная, со следами „породы“ и особой тщательностью в одежде: ясно было при первом взгляде на нее, что все на ней добротное, чистое, даже хрустящее, выутюженное, как и она сама, с блестящим от хорошего мыла лицом, с лакированными бесцветным лаком ногтями и черепаховыми гребнями в старомодной прическе»[1647]. Это была Александра Львовна Толстая.

Могила Ф. М. Сухотина и Т. Л. Сухотиной на римском кладбище Тестаччо

Затем состоялось беседа, и Александра Львовна пригласила гостью к себе домой. Просматривая фотографии, приехавшая на ферму Берберова выделила одну малоизвестную и многоговорящую. На ней был запечатлены отец и дочь: «…он в кресле, за год или за два до смерти, она – подле него; он обеими руками держит ее широкие, сильные руки, сжимает их, кажется, изо всех сил, а лицо его поднято, и он смотрит ей в глаза, в близорукие, светлые девичьи глаза, своими колючими, страстными глазами, смотрит и не может оторваться, смотрит, и наглядеться не может, и рук не может разнять. На ней – корсет, галстучек, часики, ей замуж пора. А он вцепился и не пускает»[1648].

После первой встречи последовали другие, Берберова вспоминала:

«Я гостила у нее несколько раз. Вечерами, на закате, она выезжала на лодке на озеро ловить рыбу. Я сидела на веслах и смотрела на ее могучий, не женский силуэт, устойчивый, в плаще с капюшоном, когда она, стоя на носу спиной ко мне, закидывала удочку, удивляясь, почему я не умею ловить рыбу, не умею играть в карты, не умею петь на два голоса, играть в четыре руки, танцевать вальс, как его танцевала когда-то молодежь в хамовническом доме (пока он не запретил). Она всему этому бралась меня учить. Более всего неспособной я оказалась к картам. После рыбной ловли мы садились в гостиной в большом доме (она жила в маленьком, и там же останавливалась и я), выходили две древние старушки, жившие на ферме на покое, и вчетвером мы садились за „канасту“[1649]. Я никак не могла уловить, что от меня требовалось, а так как игра шла с партнером, а партнером моим была обычно А. Л., то она сердилась на меня, называла „африканской бестолочью“ и говорила, что мне нужно в нос продеть кольцо (это же говорил и Горький когда-то). Но А. Л. сама играла так хорошо, что мы почти всегда были с ней в выигрыше.

– Вот видите! – говорила я ей. – А вы говорите!

– Африканская бестолочь, – отвечала она. – Серьгу вам в нос. Варвар»[1650]

.

Берберова оставила воспоминания о повседневной жизни Александры Толстой, помогающие полнее представить эту героическую женщину: «В доме появился первый телевизор[1651], и после карт мы с ней садились в кресла и смотрели какой-нибудь фильм, иногда неплохой, иногда глупый. Ее отрывали по делу заведующая хозяйством, управляющий домом, ее звали к телефону. Она крупными шагами спешила обратно, бросала свое тяжелое холеное тело в кресло. „Кто убил? Еще неизвестно? А злючку разоблачили? А красавец не женился еще?“ Заложив ногу на ногу, закуривала папиросу. Когда на экране появлялись собаки, ее лабрадоры, лежавшие на ковре между нами, начинали рычать, и она говорила: „Вот дураки! На болонку зубы скалят. Того и гляди всех старушек перебудят“»[1652].

Любопытно берберовское понимание места и роли Льва Толстого в жизни младшей дочери:

«У нее были две собаки, он и она, черные красавцы-лабрадоры, которых она очень любила и которые любили ее. Однажды, когда я приехала, она призналась мне, что была так занята, что сегодня не успела расчесать им шерсть. Мы разложили собак на полу, сели тут же и щеткой и гребнем стали их расчесывать. Это продолжалось долго. Но когда мы кончили и встали, собаки не захотели нас отпустить: им это понравилось и они требовали, чтобы это продолжалось без конца. Они толкали нас, ложились нам под ноги, со вздохом лезли к нам на колени, клали лапы нам на плечи, заглядывали в глаза, тыкали головы нам в руки, махали хвостами по лицу. И мы снова и снова чесали их, чистили щеткой их мохнатые твердые животы, их шелковые хвосты и умные крутые головы. Соскучившись по животным, я наслаждалась в тот вечер не меньше их. „Как бы он (отец. – Н. М.) наслаждался вместе с нами, – сказала она вдруг, распутывая какой-то клок, свалявшийся под одним из хвостов, – это было одним из любимых его занятий!“