Три двустишия

И она засмеялась, нагло так. У меня в глазах потемнело, и я ее ударил кулаком в этот смеющийся рот. Она упала, а я ушел, не обернувшись. Я не вернулся к себе на базу, пошел в лес, никого не мог видеть. Потом сел на электричку, поехал к другу, он на заброшенной даче жил, там выпили, не знаю сколько времени прошло. Потом, когда пришел в себя, решил вернуться на базу, собрать вещи и уехать далеко в Сибирь. Там меня уже ждали с наручниками. Я даже подумать не мог, что это из-за Светы. Если бы я знал раньше, покончил бы с собой.».

Марьям сидела, не шелохнувшись. Ей было страшно начинать разговор. В ушах все время стучало – «как гюрза, черная и ядовитая». И это прочитал он, и это – о ней. Может быть, он просто пробежал глазами это место, не обратил внимание. Тогда можно говорить.

– Вы прочитали?

Она вздрогнула от неожиданности.

– Нет. То есть да.

– Ваши показания немного расходятся с показаниями Волкова. Может, сейчас вы вспомните, что встречались утром с Волковым в тот день, просто забыли сказать об этом?

– Нет. Я с ним не встречалась ни в тот день утром, ни когда бы то ни было еще. И до смерти Светы понятия не имела о том, что у нее есть жених. Все его слова относительно меня – плод больного воображения. Он или шизофреник, или просто хочет запутать следствие своей ложью. Никакого Сашу он не мог встретить у нас в номере в восемь утра. Даже если бы Света и захотела позволить себе что-то в этом роде, я бы этого не потерпела.

Она постаралась выдержать его взгляд, но нервы ее сдали:

– Сергей Николаевич, и что же будет теперь? Нам устроят очную ставку?

– Нет, – затем, после долгой паузы он продолжил, – Волков изменил показания, и в новой, окончательной версии, которая, собственно и войдет в дело, не упоминается эпизод встречи с вами.

– Изменил показания? И что это значит?

– Это значит, что вы больше не имеете к этому никакого отношения.

– Не имею отношения… – прошептала Марьям заветные слова. И, как молния, пронзила мозг страшная мысль. – А если он снова изменит показания, придумает что-нибудь опять?

– Не думаю, ему, бедняге, во-первых, сейчас не до этого, а во-вторых, я постараюсь держать ситуацию под контролем.

– А когда я смогу уехать домой?

– Я бы попросил вас задержаться еще немного, – торопливо ответил Сергей, – пока дело официально не закроется. Ведь отпуск ваш еще не закончился, так что вы можете продолжать отдыхать в Москве, не вызывая никаких подозрений дома. Кстати, ваши родители не проявляют беспокойства?

– Нет. Они сами очень любят Москву, здесь много интересного – театры, музеи, и находят естественным мое желание остаться в Москве подольше, если есть возможность.

– Ну, тогда все хорошо. Мне пора.

Он встал и медленно, будто нехотя, пошел к двери.

– Сергей Николаевич, можно вас спросить, – запинаясь сказала Марьям, – что… будет… с Колей?

– С Волковым? – удивленно переспросил Колесников и как-то по-новому посмотрел на нее. – Странно, что ты об этом спросила.

Ухо сразу уловило переход на неофициальное и интимное «ты».

– Я могла бы, ну, может быть, помочь с адвокатом… – она осеклась под его взглядом и отвернулась к стене, пряча горевшее от стыда лицо.

Вдруг она почувствовала, как мужская рука прикоснулась к ее косе, наматывая и пропуская ее через пальцы.

– Не коса, а восьмое чудо света.

Она размякла от этой невинной ласки, и больше всего на свете ей захотелось уткнуться в грудь мужчине, перед которым не надо было строить из себя недотрогу, который знал, до какой степени она может быть плохой и не осуждал ее, более того, уберег ее от позора, рискуя собственной карьерой. Уткнуться и расплакаться. Но она не посмела переступить через границу жестких правил поведения, на которых была воспитана.

– Мне в самом деле пора, – донеслось до нее как сквозь туман. – Я позвоню завтра.

– Нет, не уходите сейчас, пожалуйста. Мне сейчас очень плохо… Я боюсь сейчас оставаться одна…

– Если бы ты только знала до какой степени мне самому этого хочется, – просто и искренне сказал Сергей, – но я не хочу воспользоваться обстоятельствами и твоей слабостью. Когда дело официально завершится, а ты снова станешь сильной и независимой, вот тогда, если ты сама захочешь поговорить со мной просто, как с обычным человеком, я с огромной радостью приду. Мне самому есть что тебе рассказать. Возможно, у нас больше общего, чем сейчас тебе кажется.

Он тыльной стороной руки вытер скатившуюся по щеке Марьям слезу. Она стояла не шелохнувшись, боясь даже всхлипнуть.

– Ты бы позвонила друзьям, близкому человеку, поговорила бы.

– Нет у меня ни друзей, ни подруг по-настоящему близких, и не было никогда. Меня никто никогда не любил, кроме родителей, я никому по-настоящему не дорога. Мне некому звонить, а рассказать матери я не смогу… Я… я просто ненавижу себя.

– У каждого в шкафу есть свои скелеты, Марьям. А у некоторых – даже несколько. Ты справишься, я знаю. Ты к тому же, очень красивая. Неужели тебе об этом никто не говорил?

Марьям смутилась, но глаза у нее заблестели. Это были именно те слова, которые она хотела услышать. Сергей вздохнул и открыл дверь.

– До свидания.