Три грации на обочине

Ролан не узнавал жену, этой резкости, категоричности, непокорности за ней не водилось. Безусловно, она оскорблена изменой, вероятно, прошло мало времени, чтобы отойти от потрясения, с другой стороны, он не собирался валяться в ногах и просить прощения. Она обязана ему, а не он ей, Ролан напомнит об этом, обязательно напомнит, но не сейчас и не здесь. Его жена ничего не умеет, беспомощна, копейки не заработала, но чертовски умна, следовательно, до нее быстро дойдет, что деваться ей некуда, жить негде и не на что! А потому правила теперь будет устанавливать он, в конце концов, все, что имеет Тамара, его прямая заслуга, а значит, ее место в углу на жердочке.

Развернувшись, он решительно, топая как слон, двинул к выходу. А Тамара, глядя ему в спину, вытащила из кармана трубку и позвонила. Павел не ответил, тогда она отправила сообщение: «Муж приехал, высылаю номер его телефона».

У Феликса забавно дергалось колено – часто-часто

Когда человек нервничает, он нередко переключает свое внимание на какую-нибудь часть тела – постукивает пальцами по столу, притопывает ступней, коленкой дрыгает. В данном случае опера накрыло от злости, Павел незаметно и легонько хлопнул его по колену. Феликс перестал трясти ногой, внимательно слушал прокурора, для пущей важности глаза таращил, Терехов опустил голову, скрывая улыбку. Да, их ругали – мягко сказать. И что? Послушали, не оправдываясь, дружно встали и покинули кабинет. Во дворе Феликс позволил себе высказаться, правда, негромко:

– Ух, как я зол, как зол!

– А я нет, – сказал Павел. – Они же не знают, что нам к этому часу стало известно. Теперь главное не допустить ошибки.

И вдруг Феликс резко остановился, перегородив путь рукой Павлу:

– Жди в машине, я сейчас.

Павел проследил, куда ринулся опер, заметил, как садилась в свою машину Ольга, туда же, явно не спрашивая разрешения, на заднее сиденье нырнул Феликс. Жаль, не слышно, о чем опер говорит со стервой, Павел, надо думать, получил бы огромное удовольствие, мужчинам тоже не чужда жажда мести.

– Марихуана, какого хрена ты делаешь на совещаниях? – миролюбиво начал Феликс.

Она оглянулась, затем, усмехнувшись, повернулась лицом к лобовому стеклу и сладким голосом поведала о своих планах:

– Видишь ли, вы плохо справляетесь со своими обязанностями, я решила немножко приобрести опыта, подучиться и заменить вас в следствии. Мне пошли навстречу, тем более что мое участие необходимо, я же вношу поправки в ваши ошибочные направления. Во всяком случае, Терехова спокойно могу заменить уже сейчас и улучшить показатели.

– Ха. Ха. Ха, – фактически прокаркал Феликс. Прозвучало откровенно издевательски, это не смех был, а приговор. – Слышь, ты бы со своими обязанностями разобралась, а? Ты что несешь, Марихуана? Даже школьнику, который посмотрел пару детективов по телику, без исследования трупов станет очевидно, что наших девчонок, трех, убили.

– А нет достаточных улик, чтобы говорить…

– Нет улик?! – взвился Феликс. – Ты же уводишь следствие в тупик! Нет, не могу поверить, Марихуана, ты или дура бестолковая, неумеха, или хуже…

– Что ты имеешь в виду под «хуже»?

Пришлось прикусить язык, так как едва не проговорился, но, сделав вдох-выдох, Феликс спокойно ударил ее (словами, конечно):

– Думаешь, я не понимаю, чего ты озверела и всячески мешаешь Пашке, бьешь его по самолюбию, портишь имидж? Не удалось приручить его…

– Ты всегда был и есть прямолинейным болваном.

– …и наша Оля озлобилась.

– Убирайся из моей машины. Пошел вон, я сказала!

– А вот я не стану тебя оскорблять, потому что ты вызываешь жалость, – улыбнулся он, зная, как злится Оленька на его «ласковый тон», а уж смысл сказанного ее добьет окончательно. – Презренную жалость. Но как мужчина могу поделиться и обозначить твои слабые точки, может, тебе это поможет. Состоят они из слова «слишком». Ты слишком прагматична, слишком лжива, слишком… поэтому у тебя проблемы с мужиками. Мы даже не умом, а шкурой не принимаем баб, которые всем доказывают, что они круче мужиков. Я все сказал по доброте душевной. Поезжай, Марихуана, и подумай над собой.

Мавр сделал свое дело, мавр может уходить! Феликс упал рядом с Павлом и, откинувшись на спинку, прикрыл веки. Терехов не видел его до такой степени взбешенным, догадался, что разговор был не из приятных, с минуту наблюдал за тяжелым процессом восстановления состояния, потом спросил:

– Зачем залез к ней в машину?

– Чтобы сказать, что она с-с-сука.

– Зря обидел женщину…

– И ты туда же! – всплеснул руками Феликс. – Вот скажи, почему меня из всех утюгов зомбируют: надо уметь прощать, надо быть добрым и великодушным, нельзя женщин обижать. А если женщина конченая тварь, как наша перезревшая Конопля? Почему агрессора жалеют, а его жертв – типа сами виноваты? Почему мне следует держать марку благородного героя, когда Марихуана опускает нас ниже плинтуса? Заметь, незаслуженно опускает и знает об этом, а не заблуждается. Так кто же она есть, если не сука? Но я – не смей открыть ей глаза?