Три карата в одни руки (сборник фельетонов)

Звучит, может, и красиво, да ведь и мы с вами не дети. И мы твердо знаем, что нет и не может быть богатырей, которые в состоянии слопать мармеладу на четвертной…

Вот и приходится людям…

Кстати, а что приходится? Напиваться, да? А не уведет ли нас такая прямолинейность суждений прямехонько к ложному выводу о роковой неизбежности пьянства?

Я ничуть не оправдываю зазывальную инициативу администраторов «Богатыря». Не оправдываю, даже несмотря на то, что их затея вторична, первично же слепое отношение к рублевой выручке, которое объективно выталкивает косноязычную бутылку в главные персонажи общепитовской драмы. Не оправ дываю, хотя знаю, что откупорить пол-литру и впрямь гораздо легче, чем начистить полцентнера картошки…

Но слушайте, ведь положение-то вовсе не безвыходно! Пусть от пятницы до воскресенья из «Богатыря» трудно выйти трезвым, но ведь можно же вполне трезво туда не входить. Потому что, оправдывая авансы в кафе, можно совершенно незаметно для себя загубить тот великий аванс, каким есть жизнь.

Лично я без малейшего скепсиса отношусь к разным мероприятиям, назначение которых — исключить пьянство. Исключить везде, где только можно: в кафе, продмагах, в поездах и подворотнях. Разумеется, следует всемерно повышать ответственность должностных лиц, причастных к соответствующему обслуживанию населения. Но природа еще не создала и, боюсь, никогда не создаст такого завмага, который помешает потерять разум тому, кто своим разумом не ахти как дорожит. Ответственностью официанта не перекрыть безответственности пьющего к своей собственной судьбе.

Нет необходимости изобретать проклятия водке — их придумано и без нас столько, что вполне хватит по цитате на пьющего. Но как рассол с похмелья создает лишь иллюзию выздоровления, так закручивание ресторанных гаек производит сугубо внешнее впечатление торжества трезвого разума. Потому что в туманном и болтливом алкогольном мире есть одна лишь четкая, неопровержимая истина: чтобы не болеть с похмелья, нужно накануне не пить.

И зависит это только от человека, который хочет остаться человеком. Это правда. Это уж как пить дать.

1982 г.

Что-то случилось

Внезапно откуда-то сверху, из-под небес, слетела и ударила по темени, как дубиной, мерзкая, но длинная фраза.

В этой увесистой фразе-дубине единственным приличным словом было местоимение «твою», однако я покривил бы душою, если бы утверждал, что меня потрясла многоэтажность, или, как бы тут поизящнее выразиться, лексическая свежесть воспроизведенной конструкции. Нет. Дубиной, ударившей по душе, были не слова, а голос. Женский голос.

И добро был бы это скрипучий клекот старой опустившейся карги — ладно бы. Тоже, конечно, не ансамбль скрипачей Большого театра, но хоть как-то объяснимо. Однако этот голос был свеж и чист. Пусть не «я тебя люблю!», но «милый, ты забыл надеть кашне» — вот что, по крайней мере, соответствовало его мелодии.

А тут — брань. Да какая!

— Одну минутку! — извинился передо мною прораб (дело было на стройке, куда я приехал по своим журналистским делам). — Там, видать, что-то случилось. Я сейчас!

Он и впрямь вернулся через минуту и облегченно вздохнул:

— Ложная тревога. Ничего не случилось.

— Так-таки ничего?

— Абсолютно. Вера ошиблась. Ей показалось, будто монтажники плохо закрепили панель. — Уловив мой вопрошающий взгляд, прораб уточнил: — Вера — это наша крановщица.

— Наверное, она глубоко несчастный человек? — высказал я робкое предположение. — Что-нибудь по семейной линии? Муж сбежал?

— Это еще зачем? — прораб посмотрел на меня с нескрываемой неприязнью. — У Веры отличный муж, мой однокашник по техникуму. Недавно двухкомнатную квартиру получили. Да ей, если хотите знать, многие позавидуют.

— Тогда почему же она так выражается?

— Как? — недоуменно пожал плечами прораб. И тут же, вспомнив слетевшую с высоты фразу, засмеялся: — А, вы про это?.. Это она может! Ничего не скажешь, бойка на язык. Но вы не подумайте чего дурного, это она просто так. Для красного словца. Да что там? Вот я ее сейчас позову, вы сами увидите. Она вам понравится.

Вера мне понравилась. Именно поэтому я пишу данный фельетон. Фельетон не о грубости — фельетон о сквернословии. О брани просто так.

Невероятно, но факт: гнуснейшая брань, изобретенная специально для того, чтобы сделать оскорбление предельно невыносимым, как-то незаметно окрасилась в шаловливую невинность, превратившись как бы во вводные слова и междометия. Мне — да, полагаю, и каждому взрослому читателю — доводилось слышать странные диалоги. Совершенно не желая унизить друг друга, собеседники вместо «э-э…», «как бы это сказать» и «видите ли» ввертывали такие предложеньица, которые, если вдуматься в них всерьез, должны были бы заставить кровь жарко броситься к лицу, а кулаки гневно сжаться.

Но не бросается к лицу кровь, не сжимаются кулаки. Мы внимаем оскорблениям, не оскорбляясь. Мы разучились вдумываться, хотя, честное слово, умеем думать, умеем придумывать.