Три килограмма конфет

Я с трудом понимаю, как мы умудрились выскочить на улицу за каких-то пару минут, параллельно засунув Егора обратно в комбинезон, натянув все эти ужасно маленькие и выскальзывающие из пальцев шарфики-рукавички-шапки, а ещё прекратив рёв сирены и снизив её тональность всего лишь до глубокой истерики с пугающим захлёбыванием, щедро бегущими соплями и слезами. Всё же мамина больница детей не принимала, и подставлять её под удар и выговор от администрации совершенно не хотелось.

Уже на улице бессознательная истерика сменилась кое-чем похуже. Очень чётким, бескомпромиссным и поставившим нас в тупик «Хочу маму!»

Пока Максим в панике метался по всем близлежащим магазинам, сметая все без разбора игрушки и сладости, решив пойти по пути наименьшего сопротивления и попытаться выкупить обратно спокойствие собственного брата, я в шоковом состоянии по велению инстинктов укачивала Егора, приютившись на скамейке прямо на территории больницы, максимально удалённой от корпусов. И не сразу заметила, что он, изрядно измучавшись и пережив несколько стрессов за один лишь день, так и заснул на моих коленях, причмокивая прядью моих волос.

Попытки забрать Егора с моих рук чуть не закончились новой истерикой, поэтому нам не оставалось ничего иного, как всем вместе отправиться домой к Иванову. Благо, жил он теперь недалеко: как и мечтал раньше, снимал себе небольшую квартиру прямо в центре, неподалёку от своего университета.

Весь утомительный путь, что мы плелись в такси со скоростью черепахи, Максим без остановки бормотал свои «извини» за звонок, за лишние проблемы, за испорченный вечер, за потраченные нервы и «спасибо» за оказанную помощь, за поддержку, за нормальное общение между нами спустя столько времени.

Оказавшись в квартире только в первом часу ночи, мы не стали экспериментировать и, еле-еле сняв с Егора верхнюю одежду, сразу же отправились спать.

И первая ночь после долгой разлуки стала для нас незабываемой.

Кровать у Максима была двуспальная, вполне вместительная и удобная на вид. Но ситуацию это всё равно не спасало. Вообще мало что могло помочь, когда маленький и жутко капризный человек раскинулся звёздочкой прямо поперёк постели, а потом исключительно кряхтением, всхлипыванием, плачем и жестами требовал, чтобы мы обнимали его, и обязательно сразу оба, и непременно так крепко, что приходилось волей-неволей привыкать ко сну в неестественно скрюченной позе и, к тому же, стараться удержаться на самом краю матраса.

Примерно каждые полчаса Егор просыпался, и по стремительно нарастающему в громкости рёву нам необходимо было угадать, что ему нужно на этот раз: поесть, попить, сходить в туалет или просто ещё раз обмусолить мои несчастные волосы. И если нам не удавалось вовремя разгадать этот ребус, то следующие «давай погуглим, от чего ещё плачут дети» минут приходилось как угорелым носиться по квартире, по очереди укачивая разбушевавшегося ребёнка на ручках и напевая все известные нам песни на манер колыбельной.

Как назло, засыпал он исключительно со мной. Или, если быть точнее, с моими волосами.

Кое-как дожив до утра, я собиралась тихо вышмыгнуть из квартиры, покончив с внезапно свалившимися на меня приключениями, а заодно и с мучительным трепетом, который вызывало присутствие рядом бывшего, о котором мне только удалось забыть.

Ложь. Просто не вспоминать о нём по сто раз за день уже казалось мне неплохим результатом.

Подвела меня закравшаяся исподтишка мысль, что не случится ничего страшного, если позволить себе ещё несколько минут полюбоваться спящим Ивановым, беззащитным и невинно-милым, с растрёпанными волосами, которые мне когда-то так нравилось ерошить пальцами и видеть возникающую в эти моменты довольную улыбку с очаровательными ямочками на щеках.

— Ты уходишь? — растерянно спросил Максим, стоило ему лишь распахнуть глаза и заметить меня, застывшую в дверном проёме прямо в пуховике. — Давай я тебя отвезу.

— А Егор? — он проследил за моим взглядом и вздрогнул, увидев рядом с собой безмятежно спящего брата, словно надеялся, что всё случившееся вчера окажется просто сном.

— Точно. Тогда хотя бы закажу такси…

— На метро сейчас будет в разы быстрее, — отмахнулась я и, смущённо помявшись на месте и жадно выхватывая себе на память последние мгновения его замешательства, развернулась, чтобы поскорее уйти и покончить с этим.

Снова сразу сорвать пластырь, чтобы не было так больно.

— Поля, — я сразу же обернулась на этот оклик, словно специально отчаянно медлила в ожидании именно его. — А ты уходишь… насовсем?

Давить на жалость у него получалось великолепно. Я бы не повелась на стенания, просьбы или уговоры остаться. А вот на печальный взгляд с томной поволокой тоски в глубине кристально-чистых голубых глаз — это да, тут я, господа присяжные, бессильна и вынуждена признать свою вину.

— Я… заеду к вам после пар.