Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Нарочито просто. Поддельная, фальшивая простота. Чтобы гости, приглашенные на уик-энд, ахали и удивлялись. Таким же поддельным, фальшивым был интимно-вкрадчивый тон журнала «Ты».

И таким же фальшивым был… Ни к чему! Слишком поздно! А может быть, слишком рано? Он открыл дверь в спальню. Волнения он не почувствовал.

Ален спустился вниз и застал Патрика в обществе садовника, который мастерил ему лук. Неподалеку стояла мадемуазель Жак.

К чему медлить? Ален подошел к ним, нагнулся к Патрику и поцеловал его.

— А на будущей неделе ты приедешь с мамой?

— Наверно.

Лук сейчас интересовал Патрика больше, чем отец.

Ален молча пожал руку мадемуазель Жак.

— Вы уже уезжаете, месье Ален?

— Дела, Фердинанд.

— Вам ничего не нужно? Может, захватите в Париж немного фруктов?

— Нет, спасибо.

Ален пошел попрощаться с Лулу.

— Кто бы мог подумать, месье Ален! — соболезнующе затараторила она, утирая глаза краем передника. — Женщина — такая…

Какая? Он отошел от Лулу, так и не узнав этого. Ален включил стартер, и машина вихрем вылетела за ворота усадьбы «Монахиня».

VIII

А теперь он будет пить. Теперь можно и должно. Все, что было сегодня, вплоть до мельчайших подробностей, и даже близость с Минной — все было решено и обдумано заранее. Как странно, что роль эта выпала на долю молоденькой фламандки, которую он впервые увидел только вчера и только потому, что случай привел ее к нему в дом.

Возможно, роль не бог весть какая значительная. Во всяком случае, менее значительная, чем это воображает Минна.

Времени в запасе оставалось еще много. Он пробыл на вилле меньше, чем рассчитывал. Он чувствовал, что задыхается там. Его отъезд — а он хотел уехать спокойно и никого не удивляя — походил на бегство.

Ален гнал машину на полной скорости, но не в направлении Парижа. Он достиг Эвре, через который ему уже не раз случалось проезжать. Он искал бар, но по сторонам мелькали фасады ярко-желтых или сиреневых бистро, где виски, конечно, не подавали.

Несколько минут он блуждал в лабиринте похожих друг на друга улиц, пока не заметил дорожный знак и надпись: «Шартр».

Шартр так Шартр. Он не проехал и пятнадцати минут, как заметил туристский мотель. Его вывеска изображала стоящую на газоне старую коляску. Раз мотель — значит, непременно есть и бар.

Действительно, бар в мотеле был. Бармен слушал по радио репортаж со скачек.

— Двойное…

Он чуть было не передумал, но бармен понял его на лету и схватил бутылку «Джонни Уокер». Не он один употребляет этот термин. Двойной скоч, двойное виски, двойное… От одних этих слов его мутило.

— Неплохая погодка для автомобильной прогулки.

Он рассеянно буркнул «да». Плевать ему на погоду.

К его программе она отношения не имеет. Он едет не на парад.

— Еще раз двойное!

— Кажется, вы у нас бывали.

Конечно, бывал, старина. Все и повсюду его уже знают. Даже там, где он никогда не бывал. Просто-напросто потому, что его фотография напечатана на первых страницах газет.

— Счастливо оставаться!

— До скорого!

Наверно, «ягуар» вызывал зависть. Ален снова дал полную скорость, хотя дорога не была приспособлена для такой езды. На двух поворотах он чуть не перевернулся.

Вот и Шартр. Прекрасно. Он знал знаменитые витражи Шартрского собора, но особенно запомнил ресторан с уютным баром на углу одной улицы. Разыскать его не стоило труда.

— Двойной скоч!

Кажется, пошло веселей. Алкоголь делал свое дело. Ален вновь пришел в свое обычное приподнятое состояние. По всегдашней манере ошарашивать людей, он решил подшутить над барменом, но шутка обернулась против него самого.

— Помнится, вы тут работали уже два года назад? А?

— Нет, месье, я поступил сюда в прошлом месяце.

— Где же вы жили раньше?

— В Лугано.

Ален никогда не бывал в Лугано. Промах! Ну и начхать! Не имеет он, что ли, права промахнуться?

Ален ехал вперед, смотрел на встречные машины, на водителей, крутивших с серьезным видом баранку.

А он всю жизнь поступал как раз наоборот, делал все с самым несерьезным видом, и люди верили, что он и вправду таков.

Глядя на его развязность, никто не заподозрил бы в нем робкого мальчика, изображающего из себя отважного индейца.

А между тем он был подвержен таким же страхам, что и его ближние. Иногда он даже бывал трусливей их. Например, не решался смотреть людям прямо в глаза. И чтобы побороть робость, он небрежно бросал им:

«Привет, заинька!»

Или:

«Ах ты глупышка!»

Это помогало. А они — они покорно терпели. Но в действительности освобождало ли это его от страхов, давало ли подлинную уверенность в себе?

Нет, он мало выпил. Сейчас, проезжая Сен-Клу, он снова сделает остановку. Там большое кабаре, где по субботним вечерам играет оркестр и можно потанцевать. Как-то он провел там субботу с одной из своих машинисток. Воспользовался отъездом Мур-Мур в Амстердам: она отправилась туда брать интервью. У какого-то американского ученого, если память ему не изменяет.

А с машинисточкой они устроились на берегу Сены и занялись любовью прямо на траве.