Три куля черных сухарей

Над могилой Глазунова соорудили большой памятник из кирпича разобранной церковной сторожки. Памятник этот сделали в виде мавзолея — с трибуной, и теперь отсюда выступали ораторы во время митингов и демонстраций в Первомайские праздники и годовщины Октября, и каждый раз Васька видел здесь обновленную и вмазанную в неглубокую нишу памятника фотокарточку Глазунова — молодого, красивого, улыбающегося…

В ту же неделю были арестованы братья Цубриковы — племянники бабки Марины Симаковой — и еще двое с пристанционного поселка. Цубриковых Васька знал. Оба суровые, нелюдимые были, смотрели исподлобья. О них говорили, будто в гражданскую войну они воевали один у белых, а другой в какой-то банде. Но бабка Марина всячески опровергала эти слухи:

— Ну, злые языки! Ну, злые языки! А ведь они в Красной Армии воевали, у них и документы есть. И изранены оба.

Что изранены — то верно: у одного сабельный шрам через всю правую щеку, а у другого нос перебит и набок свернут. Видать, отчаянные рубаки были.

«Вот они, враги какие! — удивленно думал Васька. — А жили, как все: работали на заводе и никогда против Советской власти не агитировали, а сами…»

А церковь после этого долго стояла закрытой на замок. Сначала у нее прохудился забор, и целые звенья чугунной решетки стали постепенно исчезать; потом лист за листом улетучилось куда-то железо с крыши; прошло немного времени — начали таять стены. Сперва тайком, а потом и в открытую люди долбили крепкую церковную кладку, добывая на свои хозяйские нужды кирпич. Видя такое дело и боясь, как бы кого не придавило, поссовет взял разборку церкви в свои руки, разобрал и продал кирпич нуждающимся жителям по сходной цене.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ОТЦЫ И ДЕТИ

Гости у нас расходятся, как правило, все сразу. Придет время, и вдруг кто-то вспомнит, что ему надо уходить, за ним другой встрепенется, тоже вспомнит — то ли дети одни, то ли поросенок не кормлен, тут же и третий поднимется — на работу утром рано вставать. И пошло: засобираются все, засуетятся. Хозяева уговаривают остаться еще хоть на часик, хоть на полчасика — самый же разгар веселью: разговоры пошли, песни наладились. Нет, не уговаривай, хозяйка, не остановишь: пришла пора. Да и самой уже время отдыхать, устала ведь, а после гостей работы сколько! Одной посуды гору перемыть — ночи не хватит…

Выходят на улицу всей гурьбой, впереди женщины — песни поют, позади мужчины — курят, продолжают неоконченный разговор или балагурят. Идут медленно, не спеша.

Мужики завели спор на вечно больную тему: «они и мы». «Они» — это наши дети, а шире — нынешняя молодежь. А «мы» — это мы, старшее поколение. И то, что в двадцатые годы было уже взрослым, и то, что повзрослело в сорок первом. Время как бы сравняло нас, и поэтому мы часто выступаем единым фронтом. Но нередко нам, среднему поколению, приходится воевать на два фронта — и со своими отцами и со своими детьми.

Сейчас как раз идет такая война: мы с Федором — моим ровесником и двоюродным братом — отбиваемся от взбунтовавшихся союзников — стариков, насевших на нас с тыла.