Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

– Не могу я тебе помочь. Я – человек служивый. Не моя воля. Царская. Новый царь у нас, молодой да добрый. Михаил Федорович из роду Романовых. Сама знаешь.

– Только скажи, зачем меня дьяк видеть хочет?

– Не знаю, он нам не докладывает. Ты только прости меня… Отпусти грех…

– Не я грехи отпускаю. Господь простит.

– А ты зла на меня не держи, Господь и простит.

– Не держу я на тебя зла, воин. Веди меня, куда приказывают.

Стрелец распахнул перед Мариной дверь, пропустил узницу вперед, сам пошел позади.

– Куда идти?

– Спускайся, горемычная… Вон, ступени каменные, али не видишь?

Стали спускаться. «Вот бы расшибиться об эти ступени да умереть!» – думала Марина. Ей отчаянно, до слез и душевной боли, захотелось смерти. Зачем она не умерла тогда, 17 мая, вместе с Димитром? Это было бы так просто! А сейчас из башни не выпрыгнешь – стерегут! А оконце такое крохотное, что только птицей из него и вылетишь! Жаль, что нельзя улететь! «Смешные московиты – они верят, что я чернокнижница и могу превращаться в птицу!»

Внизу, в допросной зале, Марина увидела двоих. Один по виду дьяк, другой – писец. Дьяк пытливо заглянул Марине в лицо, потом криво усмехнулся, сказал:

– Допытывать мы тебя будем, воровская женка! Вон, опросные листы принесли… А может, и сам воевода на допрос пожалует.

– Что вы хотите узнать, панове? Все мои тайны мертвы. Как и мои друзья.

Марина поежилась от холода: в этой нетопленой, большой зале все казалось ледяным. Зябли ноги, от пола тянуло сыростью. А она который месяц в том самом платье, в котором ее взяли на Медвежьем острове. Ей, правда, предлагали платье узницы – из грубой серой холстины, похожее на могильный саван. Но она предпочла остаться в своем – пусть в грязном, ветшающем, но в своем… Гордая польская шляхтянка, московская царица превратилась в жалкую замарашку, нищенку…

– Врешь, воровская женка! – грубо прикрикнул на нее дьяк. – Есть у тебя тайны. И первая – золото, в красной Москве, у нас в Коломне да в Астрахани награбленное. Куда казну с Ивашкой Заруцким дели, перед тем как вас стрельцы на Медвежьем острову взяли?

Писец, сидевший в углу, быстро заскрипел пером по бумаге. Ему нужно было делать отписку для Москвы. Этот человек ничего не говорил – только записывал. И топорщился, шуршал в углу, словно большая ученая крыса…

– У нас не было никакого золота… – равнодушно ответила Марина. – Только кольца да фамильный крестик. Так их ваши стрельцы с меня сняли. Спросите у них…

– Так уж и не было? – не поверил дьяк. – В Москве награбили, в Коломне награбили, в Астрахани продолжили – и нет ничего?!

– Неужто не знаешь, пан, что я коломенских людей от поборов казачьих спасла, когда Ян Заруцкий на город налетел? – удивилась Марина.

– Кого спасла, а кого и нет… Ивашка Заруцкий, полюбовник твой, много добра из Коломны вывез! С тобою вместе!

– Так он же вывозил, не я…

– Доносят верные люди, что вы часть воровского добра неподалеку от Коломны зарыли… Говори, где! – сурово продолжал дьяк.

– Может, люди Яна и зарыли что-то под городом. Я не видела… – пожала плечами Марина.

– Не видела? Врешь, воровская женка! – зычно крикнул дьяк.

– Я не воровская женка, я – царица российская, на царство венчанная! – возмущенно воскликнула Марина.

Впрочем, возмутилась она вяло, скорее – по привычке. Она слишком устала сейчас, чтобы бороться с врагами с прежней силой и страстью… Это лютая смерть сына вынула из нее последние силы!

– Ежели ты, Маринка, награбленное вернуть не хочешь, так мы тебя на дыбу вздернем, – пригрозил дьяк. – Как дружка твоего, Ивашку Заруцкого!

Марина отбежала к стене, вжалась в нее всем исхудавшим, бесконечно уставшим телом. Прокричала:

– Нет, вы не можете, вы не посмеете пытать свою королеву, хлопы!

– Еще как посмеем! – с издевательской усмешкой сказал дьяк. – Говори лучше, а то палача покличем! Он у нас свое дело знает!

Марина вдруг почувствовала, что ей все равно. Измученное, обессиленное тело жаждало смерти. Господи, пошли мне быструю смерть! Она закрыла глаза и внутренне приготовилась. Сначала еще слышала угрожающий голос дьяка. Потом ничего не слышала. Рухнула на пол, потеряла сознание…

Очнулась, когда в лицо плеснули водой. Она лежала на деревянной лавке, а над ней стоял коломенский воевода – тучный, еще не старый, богато одетый человек с тщательно расчесанной большущей бородой. Ах, она до сих пор не может привыкнуть к этим огромным русским бородам, к этим неизящным усам, к этим грубым манерам! Черный жребий она вынула, когда поехала в эту страну…

Это, впрочем, был не тот воевода, который когда-то как царицу принимал ее в Коломне. Тот, должно быть, места лишился, а то и головы. Сослали или убили. Другого из Москвы прислали… Но голос ее нового мучителя звучал неожиданно участливо:

– Ну вот, очнулась пани… Слава богу! Перестарались, видать, приказные людишки. А я ведь только постращать тебя велел!

– Вы не прикажете пытать меня? – слабым, бесцветным голосом спросила Марина.

– У тебя и так каждый день – пытка, – ответил воевода. – Куда больше?

– Благодарю вас, пан воевода!