Три мушкетера

- Возьми вот эти, - сказал Атос, со свойственной ему беспечной щедростью отдавая Планше свои часы, - и будь молодцом. Помни: если ты разоткровенничаешься, если ты проболтаешься или прошатаешься где-нибудь, ты погубишь своего господина, который так уверен в твоей преданности, что поручился нам за тебя. И помни ещё: если по твоей вине случится какое-нибудь несчастье с д'Артаньяном, я всюду найду тебя, чтобы распороть тебе живот!

- Эх, сударь! - произнёс Планше, обиженный подозрением и к тому же испуганный невозмутимым видом мушкетёра.

- А я, - сказал Портос, свирепо вращая глазами, - сдеру с тебя живого шкуру!

- Ах, сударь!

- А я, - сказал Арамис своим кротким, мелодичным голосом, - сожгу тебя на медленном огне по способу дикарей, запомни это!

- Ох, сударь!

И Планше заплакал; мы не сумеем сказать, было ли то от страха, внушённого ему этими угрозами, или от умиления при виде столь тесной дружбы четырёх друзей.

Д'Артаньян пожал ему руку и обнял его.

- Видишь ли, Планше, - сказал он ему, - эти господа говорят тебе всё это из чувства привязанности ко мне, но, в сущности, они тебя любят.

- Ах, сударь, или я исполню поручение, или меня изрежут на куски! - вскричал Планше. - Но даже если изрежут, то, будьте уверены, ни один кусочек ничего не выдаст.

Было решено, что Планше отправится в путь на следующий день в восемь часов утра, чтобы за ночь он успел выучить письмо наизусть. Он выгадал на этом деле ровно двенадцать часов, так как должен был вернуться на шестнадцатый день в восемь вечера.

Утром, когда он садился на коня, д'Артаньян, питавший в глубине сердца слабость к герцогу Бекингэму, отвёл Планше в сторону.

- Слушай, - сказал он ему, - когда ты вручишь письмо лорду Винтеру и он прочтёт его, скажи ему ещё: «Оберегайте его светлость лорда Бекингэма: его хотят убить». Но, видишь ли, Планше, это настолько важно и настолько серьёзно, что я не признался в том, что доверяю тебе эту тайну, даже моим друзьям и не написал бы этого в письме, даже если бы меня пообещали произвести в капитаны.

- Будьте спокойны, сударь, вы увидите, что на меня можно во всём положиться.

Сев на превосходного коня, которого он должен был оставить в двадцати лье от лагеря, чтобы ехать дальше на почтовых, Планше поскакал галопом; и, хотя сердце у него слегка щемило при воспоминании о трёх обещаниях мушкетёров, он всё-таки был в отличном расположении духа.

Базен уехал на следующее утро в Тур; ему дано было восемь дней на то, чтобы исполнить возложенное на него поручение.

Всё то время, пока их посланцы отсутствовали, четыре друга, разумеется, более чем когда-нибудь были настороже и держали ухо востро.

Они целые дни подслушивали, что говорится кругом, следили за действиями кардинала и разнюхивали, не прибыл ли к Ришелье какой-нибудь гонец. Не раз их охватывал трепет, когда их неожиданно вызывали для несения служебных обязанностей. К тому же им приходилось оберегать и собственную безопасность: миледи была привидением, которое, раз явившись человеку, не давало ему больше спать спокойно.

Утром восьмого дня Базен, бодрый, как всегда, и, по своему обыкновению, улыбающийся, вошёл в кабачок «Нечестивец» в то время, когда четверо друзей завтракали там, и сказал, как было условлено:

- Господин Арамис, вот ответ вашей кузины.

Друзья радостно переглянулись: половина дела была сделана; правда, эта половина была более лёгкая и требовала меньше времени.

Арамис, невольно покраснев, взял письмо, написанное неуклюжим почерком и с орфографическими ошибками.

- О боже мой! - смеясь, воскликнул он. - Я положительно теряю надежду: бедняжка Мишон никогда не научится писать, как господин де Вуатюр!

- Што это за петная Мишон? - спросил швейцарец, беседовавший с четырьмя друзьями в ту минуту, как пришло письмо.

- Ах, боже мой, да почти ничто! - ответил Арамис. - Очаровательная юная белошвейка, я её очень любил и попросил написать мне на память несколько строк.

- Шёрт фосьми, если она такая польшая тама, как её пуквы, вы счастлифец, тофарищ! - сказал швейцарец.

Арамис просмотрел письмо и передал его Атосу.

- Почитайте-ка, что она пишет, Атос, - предложил он.

Атос пробежал глазами это послание и, желая рассеять все подозрения, которые могли бы возникнуть, прочёл вслух:

«Милый кузен, моя сестра и я очень хорошо отгадываем сны, и мы ужасно боимся их, но про ваш, надеюсь, можно сказать: не верь снам, сны - обман. Прощайте, будьте здоровы и время от времени давайте нам о себе знать.

Аглая Мишон

".

- А о каком сне она пишет? - спросил драгун, подошедший во время чтения письма.

- Та, о каком сне? - подхватил швейцарец.

- Ах, боже мой, да очень просто: о сне, который я видел и рассказал ей, - ответил Арамис.

- Та, поше мой, ощень просто рассказать свой сон, но я никокта не фишу сноф.

- Вы очень счастливы, - заметил Атос, вставая из-за стола. - Я был бы рад, если бы мог сказать то же самое.

- Никокта! - повторил швейцарец, в восторге оттого, что такой человек, как Атос, хоть в этом ему завидует. - Никокта! Никокта!

Д'Артаньян, увидев, что Атос встал, тоже поднялся, взял его под руку и вышел с ним.