Три повести

Охотник привел его на это место. Пять дней назад здесь еще ровным пластом лежал снег. Сейчас, казалось, какая-то опухоль образовалась на протаявшем месте. Два деревца, росшие сбоку, имели теперь очевидный наклон. Ничего, кроме пропарины и обильного инея на деревьях. Синеватая корка льда уже наросла по бокам бугра. Пока еще ничем не обнаруживала вода своего выхода из земли, кроме небольшой наледи. Оставалось вести наблюдение. Они ничего не сказали о находке гидрологу: недавняя неудача была еще в памяти. Наутро они снова пришли на это место. Накануне Алеша измерил высоту бугра. За сутки он поднялся на двадцать три сантиметра. Облик местности начал меняться. Конусообразная наледь поднималась все выше.

Наступали последние месяцы зимы. Именно в эту пору вода подмерзлотного живого ключа должна быть в полном подборе. Неутешительные сведения отправлял ежедекадно гидролог Черемухину. Заложенные скважины и шурфы не обнаружили воды в наледях. Речные русла перемерзли. Самым неутешительным было сообщение, что ключ оказался непостоянным и вода в одно утро ушла.

Шел уже двенадцатый день наблюдения за новым источником. Как обычно, они пришли сюда в утренний час. Морозный туман стоял между деревьев. Высокое небо, обещавшее солнечный день, холодно синело. Было, однако, в натруженном воздухе какое-то обещание весны. Охотник поворачивал голову и нюхал широкими ноздрями приплюснутого носа знакомые токи. Так, после большого снегопада в тайге, посылал вдруг в конце февраля свое широкое дыхание Амур. Птицы чувствовали это дуновение весны и жадно клевали выпавший снег: может быть, был уже в нем вкус дождевой влаги. Знакомой дорогой спустились в падь. Наледь поднялась еще выше. Они обошли вокруг всю таликовую площадку. Алеша достал рулетку, чтобы отметить в журнале рост бугра за истекшие сутки.

Вдруг охотник остановился. Он быстро откинул наушники шапки и прислушался. Потом он встал на колени, отстегнул от пояса берестяную воронку и широким концом приложил ее к наледи. Потом он наклонился к воронке. Прищуренные глаза смотрели мимо. Наконец он сделал знак рукой. Алеша торопливо опустился рядом с ним на колени и приложил ухо к берестяной воронке. В воронке, как в поющей раковине, послышался странный звук. Тонко и отдаленно журчало и булькало под ледяной коркой. Ключ торопливо бежал, прорвав толщу вечной мерзлоты, и, стиснутый перемерзшим надмерзлотным слоем, упорно прорывался наружу. Алеша блестящими от волнения глазами посмотрел на охотника.

— Идет, — сказал тот. — Немного идет. Теперь можно начальник приходить смотреть немного.

— Это будет твой ключ, Заксор. Попрошу Дементьева назвать его твоим именем.

— Пускай Нанайский ключ называют. Нанайские люди много, как лес… моя один — дерево. Лес шибко шумит, все кругом слышать можно. Дерево одно шумит — кому слышно?

И вот прорывает тонкую корку льда Нанайский источник. Вода изливается наружу сквозь кратер и, намерзая, поднимает все выше и выше ледяной бугор. Величественно и одиноко стоит он в долине, как напоминание о силе земли. На низовых бортах наледи образуются лужи. Они замерзают, и дальше во все стороны распространяется наледь, захватывая долину. Обстоятельное донесение посылает Черемухину гидролог. Уже производится съемка местности выхода ключа, наносятся границы наледи, ведется наблюдение над ходом живой воды в ней, и первыми неглубокими шурфами и буровыми скважинами прощупываются в границах выхода ключа талики. Со скрежетом вгрызается в лед бурав вращательного станка. Ледяные осколки летят из-под бурава, и медленно, оборот за оборотом, высверливает он в наледи скважину. Февраль кончается, и март чувствуется теперь в долгих рыжих закатах, стынущих в холодном небе, во всей этой легкой и незаметной передвижке времени года.

X

Это была ночная, знакомая, никогда не затихающая комната в управлении дороги. Как игрушечные по игрушечным путям, двигались по диспетчерским графикам поезда — балластные, товарные и пассажирские, мощные паровозы «ФД» и старенькие, упраздняемые временем и техникой «щучки» и «овечки»[26]. Где-то через тайгу идут поезда, одолевают подъемы, тридцатипятиградусный мороз за окном, а здесь шорох карандашей по бумаге и хрипло и искаженно, похожие на суфлерские, звучат в телефоны голоса диспетчеров станций.

Дементьев любил эту ночную работу дороги. Рука с карандашом и целлулоидовым треугольником вычерчивает график движения, невидимые механизмы открывают путь поездам, переводят стрелки, зажигают огни семафоров… Вычерченный график движения отмечает сложную переброску грузов, людей, подобно аппарату для измерения кровяного давления.