Три повести

— Что же, могу ответить вам тем же, — отозвался Черемухин. — Если уж говорить по совести, то мои мечты лежали погребенными, я и не надеялся на их осуществление… А какие могут быть мечты у ученого? Чтобы его теории подтвердились на практике, чтобы его догадки стали истиной. Наука осуществляется опытом. Опыты мои до революции были жалкими. Министерство путей сообщения считало район вечной мерзлоты обреченным районом. Здания, построенные здесь, давали деформацию, водокачки на станциях оставались зимой без воды… реки перемерзали, и первые опытные водопроводы не обеспечивались нужным притоком. Только после русско-японской войны задумались наконец о судьбе огромного заброшенного края. А когда мы научились уже кое-чему на основе нашей практической работы, наступили мировая война, революция… работы были заброшены, и я сам для себя постепенно превратился в неудачника. Я все-таки инженер-гидролог по образованию, мог заняться любой практической работой, мог бы читать курс по водоснабжению, мог бы просто вести любую работу в своей области… но район вечной мерзлоты для меня не только история ледникового периода, но и край с будущим. Вероятно, главное — почувствовать, что работаешь для будущего. Вы у меня научились кое-чему, но и я научился у вас размаху, стремлению к поставленной цели, широкому охвату явлений… я отношу это не только лично к вам, а вообще к новым людям. Я — сын уральского переселенца, или, иначе, новосела, как их здесь называли. Целыми караванами шли на телегах из какой-нибудь Тамбовской или Харьковской губернии переселенцы… кочевали с детьми месяцами, а иногда и по году. Всякие льготы переселенцам были отменены, шли за свой счет… в спину толкали малоземье и голод, а за Уралом рисовались невиданные урожаи, земля. Земля, — повторил он, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова. — С самого раннего детства больше всего значило для меня слово — земля… Переселения на Урал я не помню, родился позднее, но я знаю, сколько на пути переселенцев оставалось могил, и не было такой беды, какую бы не испытал новосел. Жили табором, ели траву, дети вымирали от поносов и голода… причислиться к обществам стоило денег, а деньги все вышли в пути. Я по одним рассказам отца мог бы написать книгу о переселенцах. И вот с детских лет разговор о земле… может быть, именно отсюда и пошла моя мечта о преобразовании земли. Обработка плодородной земли связана с историей самых древних культур… а вот сделать так, чтобы эти районы вечной мерзлоты ожили, чтобы человек победил мертвое наследие ледникового периода, — вот о чем и мечтал и мечтаю и что давало мне бодрость, несмотря на все неудачи. Мои теории не в формулах, не в этом портфеле… а заложены в землю шурфами и буровыми скважинами. Пойдут поезда на нашей воде, а еще через несколько лет это станет, наверно, уже пройденным этапом…

Дементьев не захотел нарушить задушевность их беседы деловыми выкладками изыскательских партий.

Торопливо гремели час спустя колеса вагончика моторной дрезины. Тайга стыло стояла по обеим сторонам пути. Но было предчувствие весны в незаметно удлинившемся дне, в последнем натиске грубых северных сил перед тем, как уступить свое место теплу.

У соседнего блокпоста их ждал Магафонов. Они пересели в забайкальский плетеный возок, и мелкорослая лошадка повезла их в тайгу.

— Что, Магафонов… не вся вода мертвая, выходит, а есть и живая, — усмехнулся Дементьев.

— А время покажет, — ответил Магафонов уклончиво. Он обернулся и с некоторым интересом посмотрел на этого уверенного человека. — Я тридцать лет в тайге, а вы давно ли пришли?

— Не так давно, а порядочно… месяцев девять назад.

— То-то и оно. Вам, значит, виднее.

— А вам что видно? — полюбопытствовал Дементьев.

— А то, что ушел один ключ и другой в свое время уйдет.

— А вот профессор говорит — не уйдет.

— Профессор… — отозвался Магафонов пренебрежительно. — Про тайгу в книжках не все написано. Ты вот по ней походи тридцать лет, да холоду натерпись, да узнай…

Он не кончил и ударил лошадь кнутом. Казалось, люди пришли в обжитой его дом, в котором знал он все с малых лет, и теперь наводят в нем неумелые порядки. Что-то столь прокисшее было в его понурой спине, в желтоватых косицах из-под меховой шапки, что Дементьев только махнул рукой.

Алеша встретил их на дороге. Он жадно ждал приезда Дементьева, и вот Дементьев опять сидит перед ним в лесном доме.

— Ну, рассказывай, Алексей!

И Алеша рассказывает обо всем.

Печурка раскалена докрасна, охотник подбрасывает в нее сучки и щепочки. Ее жаркое пламя напоминает огонь очага, далекое зимовье в охотничьем доме и его, Дементьева, юность…

Он многое мог бы сказать… сказать о том, что пробный шурф, заложенный в таликовой воронке, разрастается до проблемы обороны страны и что каждый новый пропущенный поезд обозначает развитие края… но сейчас их дожидались на месте работ.