Три повести

Они все еще остерегались немцев, будучи уже давно у них в глубоком тылу, но так ни разу их и не увидев.

— Ну, як там кажуть, скоро война закончится? — допрашивали они его между тем, шагая рядом, как взрослые. — Скоро наши батьки до дому вернутся?

— Ну, погодить малость надо, — улыбнулся Макеев. — Больно вы скорые. Немца враз не разобьешь.

— А говорили — он уже здыхае, — протянули они разочарованно. — А вдруг и сюда к нам прийдет?

Макеев минуту шел молча.

— А придет — и уйдет… здесь не останется, — успокоил он их.

Они поднялись в гору по безлюдной улице села. Великое сиротство как бы пригнуло эти недавно чистые и веселые хатки. Не сушился уже на крышах табак, не пылали нарядные, огненные, всегда радовавшие глаз ожерелья красного перца.

— А почему же вы не на войне? Брат на войне, а вы нет… може, на побывку вертаетесь? — все допытывался рыжий мальчик.

— Ну да, на побывку…

— А яки они нимци — страшенные?

— Вот ведь вы какие… — засмеялся Макеев, — все вам надо знать.

— А як же, дяденька… Ну, скажите, — страшенные?

Это был первый человек, который повидал немцев, и надо было все разузнать о них.

— Ну ладно, ужотко зайдете — обо всем потолкуем, — сказал Макеев. — И вот еще что, ребятки: что, мол, человек чужой зашел — об этом не болтайте. Может, немцы и сюда заявятся ненароком.

У дома брата он постоял, как бы отдавшись на минуту воспоминаниям. Брат был моложе его и с первых же дней ушел на войну. Жены его видеть ему не пришлось, и он не знал, как она его встретит. Он открыл калитку и постучал в низенькое оконце. Никто не открыл ему двери. Она была не замкнута, и он вошел в дом. На полу, на разостланном одеяльце, сидел годовалый мальчонка. Он играл один, — всеми брошенный, — пустыми катушками, засовывая их в рот и сосредоточенно занятый своим делом. Он был похож на брата, на всю их, Макеевых, семью, точно кусок его души, его сердца… Макеев нагнулся к нему, и мальчонка готовно пошел на руки со всем своим младенческим теплом и обслюненной катушкой, которую с торжеством показывал.

— Ах, сынок, сынок, — сказал Макеев, садясь с ним к окну, — а мамка твоя где? Бросила тебя мамка? И батька твой на войне… — Он прижал его к себе и целовал теплую головенку, и мягкую шейку в складочках, и коротенькие обмусоленные пальчики рук, точно нашел здесь в степи, где только ветер осени безрадостно перекатывался по долам, какую-то необходимую часть своей жизни. — Вот, хозяюшка, — сказал он вошедшей молодайке, — зашел к вам в дом чужой человек…

Он не спустил мальчонку с рук и только поднялся навстречу. Она была еще очень молода — молодостью матери, лишь два года назад ходившей в девушках и только обвыкавшей к женской судьбе. Даже что-то девчоночье, несмотря на материнство, проглядывало в ее юных чертах. Но она настороженно посмотрела на пришлого и тотчас отняла у него дитятю.

— Народу много разного ходит, — сказала она в сторону и несочувственно.

— А ты погляди на меня, — усмехнулся Макеев, — на мужа твоего я не похож?

Она поглядела на него оробело.

— Ни.. — сказала она затем. — А вы кто же будете?

— Я — Макеев… брат, — ответил он. — А бороду я сбрею.

Она охнула.

— Александр Петрович?

— Он самый и есть.

— Ах, боже мой… — Она теперь засуетилась, так неудобно держа под мышкой младенца, что тот заплакал.

— Да ты отдай мне сынка-то, — сказал Макеев, принимая у нее ребенка, и тот сразу затих.

— Вот, скажите, чувствует ро́дного, — говорила она между тем, прибираясь.

Она смахнула со стола, повязалась в стороне новым платком и только теперь посмела показаться на глаза старшему брату мужа. Он оглядел ее милое лицо — вся она со своим первенцем походила на яблоньку.

— Скажите мне, братик, — сказала она и подняла на него полные слез глаза, — може, и надежды мне уже не надо иметь? Точно водой его смыло…

Она даже побоялась назвать имя мужа.

— Надежду всегда надо иметь, — ответил Макеев не сразу. — Без надежды человеку нельзя жить.

— Думаете, жив? — спросила она быстро.

— Ответить тебе на это не могу. — Он вспомнил, что брат попал в самые жестокие бои под Уманью. — Может, и жив… о тебе думку думает.

— Дал бы бог, — сказала она, оживившись. — Я все, Александр Петрович, сны вижу: будто жив он, Степан… только грустный такой, боже мой!

Он сел рядом с ней, держа мальчонку левой рукой, и обнял ее за плечо.

— Вот ведь в какую горькую пору довелось нам познакомиться, — сказал он, по-отечески прижимая ее к себе. — Только не все человеку бедовать, Варя. Будет в свою пору и радость. Сын у тебя растет, сына надо сберечь. Родные-то у тебя есть?

Она покачала головой.

— Мама в прошлом году померла. А больше никого нет. Брат на войне… только он в Донбассе в последний год работал. — Мальчонка отчаянно мусолил и мял прорезавшимся первым зубком катушку. — Вы мне, Александр Петрович, вот что скажите… в народе разное гуторят… не узнаешь, где правда. Далеко ли нимци от нас? Може, уходить уже пора?

Он отпустил ее плечо.

— А куда же ты пойдешь? — спросил он погодя изменившимся голосом.

— На Донбасс… там жена брата в Дебальцеве, може, слыхали?