Три повести

— Приехал, Игнат, — сказал тот и вдруг обмяк в его руках и заплакал. — Ушли, все ушли… старики одни да безногие в станице остались.

— Обожди, дядя Степан… говори все по порядку, — сказал Икряников.

— Ушли все от немцев, подались кто куда… Мы их еще сегодня поутру в гости ждали. Вчера в балочке первых заметили.

Икряников молчал, и вдруг что-то теплое и живое закопошилось у него на груди, и он вспомнил о щенке.

Он оглядел еще раз опустевшее село с белым притихнувшим рядом домов, сонные мальвы, большие, уже чернеющие в сердцевине подсолнухи и прижал к себе на миг худое, хилое тело старика. Потом он разом оттолкнул его и быстрым шагом пошел к лошади. Он перекинул в седло свое сухое тело, и конь, точно продолжая только что прерванный бег, разом пошел крупным наметом мимо перестоявшей и брошенной пшеницы.

Два часа спустя Икряников и еще двое казаков выехали в степь на разведку. Полк, пробиравшийся весь день через плавни, теперь, готовясь к речной переправе, спешенный, выжидал темноты в прибрежных камышах. Неприятельский разведчик долго и старательно кружил на небольшой высоте над степью. По нему не стреляли, и только не один казак сжимал кулаки, глядя на розовую на закате, с черными крестами, зловещую птицу.

Лишь вернувшись из родного села, Икряников заметил, что захватил с собой щенка. Пригретый и скучающий по человеческой ласке, тот так и уснул у него на груди. Икряников размочил хлеб в воде, и, наверное, с десяток казаков смотрели, как тычется в жестянку кутенок, — может быть, также вспоминая о покинутом доме. Бегали такие же кутята и в их дворах, и дети играли с ними, и были довольство и мир, и пахло в родном доме чабрецом и полынью. Ничего этого не было. Уже не одна казачья станица пылала в степи, и куда-то в степь без пути ушли жены с детьми, если не настигнут их немцы, и вот он, казак, со своей казачьей судьбой и конем, ждет ночной переправы…

На развилке дорог Икряников с двумя казаками остановились. На степи был уже вечер. Все, что накопила она за день, разогретая солнцем, — все тысячами запахов трав отдавала сейчас. Все пахло, каждая былинка, каждый стебелек степных трав, точно дожидавшихся лишь, чтобы нога лошади коснулась их, и тогда они брызнут млечным соком и готовыми к оплодотворению семенами… Немцы наступали со стороны Андреевки, Судского, Крапивны. Днем первые разведчики-мотоциклисты показались в двенадцати километрах отсюда, предшествуя, как обычно, появлению танков и грузовиков с пехотой. Позднее были получены сведения, что восточнее они подошли к реке и потеснили пехотную часть, прикрывавшую подступы.

Казачий полк, пробиравшийся весь день через плавни, должен был ночью переправиться на другой берег реки и ударить с фланга, поддержанный танками. Для танков западнее, на излучине реки, в глухом месте уже готовилась переправа. Дым и пыль стояли над степью там, где шел сейчас бой. Небо той теплой сиреневой синевы, какая всегда бывает в этот мягкий час вечера, вздрагивало от вспышек орудий, как от ударов. Рыжий, страшный отсвет горящих хлебов широко наползал, охватывая почти половину неба. Но здесь еще пахло привычными мирными запахами затихнувшей к вечеру степи, и коростель дергал в траве, и звезды проступали чисто и нежно.

Двое казаков, хоронясь в высокой пшенице, двинулись на восток, а Икряников тронул коня — проведать темневшую балочку. Из балочки сразу пахнуло прохладой осени. Гребень ее, теперь резко темневший на вечернем, выгорающем небе, был виден во всю длину балочки. Но Икряников внезапно почувствовал, что там, на гребне, кто-то есть. Он мгновенно перекинул ногу с седла, и лошадь, послушная короткому окрику, так же мгновенно легла рядом с ним, едва возвышаясь в траве. Все было подобрано, сжато сейчас в его сильном теле. Он лежал неподвижно, всматриваясь острыми степными глазами в сноп пшеницы, неизвестно кем брошенный у самого края балочки. Под снопом был человек. Казак ощущал это безошибочным чувством привыкшего к степным особенностям всадника. Небо, еще светлое на закате, темнело. Звезды высыпали по всему склону. Так лежал он час, может быть, даже больше. Внезапно сноп пшеницы пополз. Человек переползал под ним ближе к балочке. Потом черная фигура съехала на заду на самое ее дно. Минуту спустя за ней скатилась другая. Теперь Икряников видел, что целый батальон, вероятно дожидавшийся в высокой пшенице темноты, стал накапливаться в балочке.

Он слышал сопение и короткие восклицания людей, и вдруг где-то на другой стороне завели мотор машины. Конь, раздувая сильными ноздрями травинки, лежал рядом. Икряников слышал биение большого лошадиного сердца и переливавшуюся воду в утробе лошади. Потом он отполз в сторону, пытаясь разглядеть, что происходит сейчас на дне балочки.