Три повести

…В девятом часу Алибаев зашел в свой служебный кабинет. Кабинет был скучен и тесен. Накопились бумаги. Он перелистал было их, но сейчас же оставил. Иное тревожило его. Полчаса спустя от заведующего личным столом, такого же унылого и грузного, как его разбухшие папки, он узнал, что интересовались вчера его личным делом. Какой еще учет специалистов? Шевелится Япония. Да… знаете ли, Дальний Восток… всегда как на вулкане. Поверх очков смотрели обвислые геморроидальные глаза. Кто спрашивал его личное дело? У человека был мандат от горкома. За грязным окном кабинета краснела кирпичная стена. Подтеки известки несокрушимо связали эту тюремного вида стену. Ни одного часа, ни одной минуты в этой просиженной, прокуренной комнате! Приход Свияжинова, пропавшая фотография, личное дело, которое вдруг кому-то понадобилось… Денек на бережку. Золотые коронки во рту. Щегольская панама и негодованье, и испуг, и отчаяние тучного, захотевшего тоже хлебнуть, но так, чтобы только хлебнуть и сейчас же отползти, отдышаться человека. О, он повалит его, если придется… опадет туговатый животик, и перестанут атласно лосниться выбритые самодовольные щеки. А пока… запросто себя он не сдаст. Не одними только инспекционными целями была ограничена его трехдневная поездка. Только бы сегодняшний единственный день протянуть до ночи.

— Гавриил Петрович… просьбишка. Я еще даже не побывал дома. Прямо с пристани. Если кто спросит… скажите, что буду к двенадцати.

Он не вернулся к двенадцати. За ним шли по следу, и где-то на сопке затерялся его след. Сопка поросла мелколесьем. Валялись битый кирпич, цементные глыбы взорванных бывших фортов, кругом было загажено. Весь день пролежал он в бетонной норе этих бывших укреплений. День был туманный. Город как бы парил внизу, просвечивал сквозь молочное облако. К вечеру опять потянул ветер, низкие тучи стали собираться в Гнилом углу. Темнело быстро. Куски кирпича подвертывались под ноги. В одном месте он упал и порезал руку краем консервной банки. Он не вернулся к знакомой калитке. Он обошел дом с другой стороны и пробрался пустырем к садику. Сквозь щели забора видны были грядки с огурцами и дыньками. Еще недавно вскапывал он, навозил, полол. Как это было далеко сейчас! Другая жизнь. Он глядел сквозь щели и видел дом, окно комнаты, затянутое занавеской. Никто не шевелился за окном. Он ждал. Земля пахла чем-то чужим и враждебным. Внезапно чья-то тень прошла за освещенной изнутри, как экран, занавеской. Это была незнакомая тень. Только на миг он увидел чужой горбоносый профиль, сейчас же поползший и смазавшийся. Потом все исчезло. Занавеска светилась по-домашнему. Страшнее всего была эта горбоносая тень в его доме. Сердце участило ход. Пустота поползла, потянула желудок. Алибаев пригнулся, прополз пустырем и вышел на улицу. Только бы не посвежел ветер. Дорога шла вниз. Скоро опять своими покинутыми ларьками и прилавками возник Семеновский базар. За ним был ковш. В ковше стояли суда — десятки парусников, промысловых кавасаки, кунгасов, моторных и парусных шхун… Вода плескалась, и мачты раскачивались. Каждый вечер поднимались сложенные паруса, начинался торопливый выхлоп моторов, уходило в море на лов, разбредалось по промыслам это судовое скопище.

Он спустился к причалам, и так же, вместе с другими, поглотил его вечерний порт.

XIX

Десятилетия назад, гонимые голодом, пришли на берег первые переселенцы. Они осели на берегу бухты и перенесли в новые места свои привычки и навыки. Были удачные годы, когда много рыбы приходило к берегам. Бывали пустые, несчастливые годы. Тогда оставалось покорствовать, ждать перемены судьбы. Так жили из поколения в поколение — нищие дети нищих отцов. Десятилетия изменяли очертания бухты. Наносило новые мели, выветривались скалы, менялись глубины. Выветривались и старые навыки. Молодежь уже не хотела возиться с тяжелыми парусами кунгасов и готовилась стать мотористами. Суда становились общими, общим становился труд. Угрюмо и недоверчиво присматривался еще кое-кто к новому движению жизни. Учащались невыходы в море. Двое молодых ловцов пришли к Микешину договориться об участках работы. Он знал обоих: один — хорошо разбиравшийся в сложностях новых вопросов, недавно вернувшийся из рыбного втуза; другой — комсомолец, выдвинутый в шкипера молодежью.

Микешин начал с невыходов. За последние дни рыбы у берега не было. Надо было выходить на глубины. У многих ловцов были свои правила ожидания удачи. Глубинный лов был для них делом опасным и чуждым. Никто не выходил никогда искать в море косяки. Косяки в свое время сами должны прийти к берегам. Месяц для лова был последний.

— Давайте рассчитаем вплотную. На сколько единиц можно рассчитывать по-настоящему? — спросил Микешин.

— По-ударному будут работать шесть кунгасов… пока только шесть. Но мы надеемся, что будет работать и третья бригада… значит, девять кунгасов.

Микешин развернул карту с нанесенным профилем берега.

— Теперь подумаем, как расставить суда, чтобы охватить весь район.

Он стал отмечать карандашиком.