Три повести

Внезапно бык, охранявший табун, кинулся вперед. И сейчас же поднялся навстречу, столкнулся с ним грудью, страшно застукал рогами о рога противник. Удар был силен, но он устоял. Бык засопел. Ноги его снова поднялись, и он снова обрушился на противника. Минуту шел стук рогов, храп, сопение, удары задними ногами. Затем, опрокинутый ударом рогов, противник упал, но сейчас же вскочил. Они опять стояли друг против друга и тяжело дышали. Помедлив и потоптавшись на месте, они снова столкнулись. Их наклоненные головы сплелись рогами, шеи раздулись от напряжения и ярости. Но ни один не осилил другого. Старый бык повернулся и ударил противника задними ногами под брюхо. Противник ответил таким же ударом. Теперь они бились задними ногами, как бы давая отдохнуть своим натруженным шеям.

Егерь приподнялся, высматривая. Молодой самец был выращен за последние годы. Если он не уступит, значит, растет здоровое, надежное, не вырождающееся поколение. Так и не кончилось ничем это взаимное ляганье. Олени остановились друг перед другом как бы в растерянности. На стороне старого быка были сила и вес. Его голова на мохнатой шее могуче наносила удары. Но он уставал. Противник замучил его. Бока раздувались. Короткий хвост был поджат. Он постоял и ринулся снова вперед. Его встретили рога. Опять, заплетшись рогами, их пригнутые головы низко из стороны в сторону ходили над землей. Внезапно бык пошатнулся и упал на передние колени. Противник нанес ему новый удар. Бык все же вскочил и стоял шатаясь. Мокрые бока ходили. Он отфыркивал обильную пену. Недавняя его вызывающая походка изменилась. Он постоял в изнеможении. Они снова стали лягаться. Егерь видел белый внутренний цвет их лягающих ляжек — и внезапно, отбрыкиваясь, мотая головой, останавливаясь, чтобы снова лягнуть, бык стал отступать. Впереди была чаща. В чаще можно было укрыться и отдышаться. Он отступал к чаще, и противник шел за ним следом. Минуту спустя они оба исчезли.

Слышен был только треск ломаемых сучьев. Противник гнал и не давал ему отдыха. Егерь ждал. Прошло с полчаса. Самки ставили уши и тревожно оглядывались. Вдруг далеко захрустел валежник. Клонилась и колыхалась золотая листва подлеска. Снова показалась ветвистая голова. Олень возвращался к отбитому им табунку. Табунок принадлежал ему. Жены были добыты им с бою. Его худые бока были мокры. Он был изранен, избит, изнурен поединком и преследованием. Все же он шел напрямик короткими прыжками. И самки ожидали его. Он остановился возле табунка, прошелся вокруг, шумно нюхая запахи, и вступил во владение им.

Все было в парковом хозяйстве в порядке. Потомство рождалось не худосочное, не склонное к вырождению. Много труда ушло на восстановление кормовых ресурсов, на отстрел бесплодных и обременяющих стадо оленух. Стадо росло, прирост был нормальный, вес убиваемых пантачей показывал хорошую упитанность оленей. Клеенчатая книжка егеря сберегала записи и наблюдения. Километр за километром он шел целый день по следам оленей. Вечер надвигался из-за хребта, уже приближенный осенью. Желтый конус западной сопки мерк в обруче от заходящего солнца. В стороне, на склоне горы, стоял домик старика удэгейца, разводившего культивированный женьшень. Старик жил в одиночестве свыше восемнадцати лет. Прежде много приходило искателей настоящего дикого женьшеня. Дикого женьшеня становилось все меньше, искатели ушли за хребет, в тайгу. Старик развел маленькую плантацию культивированного женьшеня. После революции старик был законтрактован Охотсоюзом. Конечно, был ниже, дешевле культивированный корень. Но силы были не те, чтобы искать настоящий женьшень. Звероловная тропинка тоже уцелела только давним протоптанным следом. Давно ушел крупный зверь. Некогда водился здесь соболь, дикие олени проходили стадами, доставляя богатую добычу — панты. Теперь покажутся редко кабарга, иногда енотовидная собака, барсук, бурундучки да водяная крыса на озере. У старика можно было отдохнуть до утра, чтобы начать дальнейший обход полуострова. Егерь поправил полуопустевший мешок и зашагал в горы.

Перед домом ровными своими, аккуратными, прополотыми до единой травинки всходами зеленели грядки маленького огорода. Собака залаяла. Старик стоял у плетня, приложив щитком руку, и смотрел на путника. Было старику не меньше семидесяти пяти лет. Красноватая кожа собралась дублеными складками. Синевыбритый лоб зарастал, из-под черной круглой шапочки висели жалкие остатки косицы. Худые голые ноги были засунуты в непомерно большие сношенные улы. Собака, старая, худая, исчерна-желтая сука, скулила и давилась на цепи.

— Здоро́во, приятель! Узнал?

Раза два в год егерь приходил сюда, приносил табаку, иногда сахар, стеариновые свечи, крупу. Рот старика был полон длинных желтых зубов. Ни один зуб не выкрошили у него годы. Только пошутили со слухом — он был глуховат. Седой густой войлок рос из его заросших ушей. Старик слабым голосом прикрикнул на собаку и проводил гостя в дом.

— Так. Сначала помоемся. Потом будем пить с тобой чай.