Три повести

— Докатился Дыня… до детства. На четвереньках остается ползать. Недаром говорится: стар что мал — няньку надо. А был парень, да еще какой парень!.. Не веришь? Девки, как пчелы, роем летали за мной…

Так за шутками и не заметили, как дошли до Анисьи. Ни разу Ольга не заходила к Деркачам. И сейчас ей страшно и как-то неудобно было наведаться туда, где живет Яшка. Почему-то вспомнились ей слова, которые сказал он в степи: «Оля… Так ты… выходи вечерком». «Он такой смешной, этот рыжебровый Яшка, — думала Ольга, вспоминая, как он провожал ее вежливо: сам шел по колючкам, а ей уступал дорожку. — А если он дома сейчас?» — испугалась Ольга.

— Вот и проводила вас, — сказала она деду Авраму. — Теперь уже сами…

— Нет, нет! — запротестовал дед. — Хочешь осрамить кавалера? Проводи лучше в хату, а то еще упаду на пороге.

В землянку вела узенькая щель со ступеньками. По этой канаве не только вдвоем, но и одному пройти было тесно. Ольга и так и сяк изворачивалась, проталкивая Дыню к дверям.

— Эге, гости ко мне! — встретила их Деркачиха. — А-а, это Аврам, старый пустомеля! И невесточка, вражеская косточка. Заходите.

— Здравствуй, беззубая сорока! — отблагодарил ее Дыня. — Дай поцелую тебя в горячие уста.

— Куда уж тебе, старая рухлядь! — Анисья подхватила Дыню, потащила его в угол, усадила, будто наседку, в плетеную корзину с сеном.

Ольга не знала, что ей делать: то ли уходить, то ли оставаться? Стояла возле дверей, смущенная, и озиралась по сторонам. Она уже слышала о том, что Яшка по-своему устроил жилье. Выкопал глубокий и узкий погреб — настоящий боевой окоп. В боковых стенах выдолбил ниши. В одно углубление втиснул что-то наподобие лежака — два ящика из-под артиллерийских снарядов, доски, сверху плащ-палатка. На эту солдатскую постель можно залезть только боком и лежать неподвижно, как в могиле, потому что над головой земляная глыба. «Как же он здесь, бедняга, спит?» — подумала Ольга о Яшке.

Во второй нише, говорили люди, в той, что завешена дерюгой, хранил Яшка боеприпасы. «Проклятое оружие» было причиной постоянных семейных ссор. С шумом, с треском выбрасывала Анисья дьявольские «стрелялки» на улицу, а Яшка, «отбив атаку», снова собирал трофеи и ставил их на прежнее место. Анисья наконец сдалась, только занавесила этот страшный склад, чтоб душа не болела, чтоб глаза не видели эту притаившуюся смерть под самым боком, и не раз ей казалось: вот-вот грохнет, разнесет вдребезги хату, и полетит она, взбалмошная Анисья, прямо в объятия лукавого… свят, свят, свят!

— Чего стоишь, как засватанная девка? — спросила Деркачиха Ольгу тоном свекрови и, подыскав свободное место, кивнула головой на плитку: — Устраивайся. Не поджаришься, не бойся. Уже и забыла, когда огнем пахло в хате.

Ольга прислонилась к краю плитки. В землянке было темно. Казалось, в черных немазаных стенах вечно стоял сырой, удушливый мрак, и люди, сидевшие кто на скамейке, а кто на полу, напоминали тени. Холодно и неуютно стало Ольге. Возможно, потому, что она чувствовала на себе пронизывающий взгляд незнакомца — худенького деда в шинели нараспашку, в облезлой заячьей шапке. Этого деда Гавриила — как назвал его Вовка — Ольга видела мельком в Кудымовом дворе. А здесь рядом с Гавриилом сидел и сам Кудым в кожухе и в сношенных валенках. За ними на короткой скамье прилепилась Василина и ее дочь. Василина напоминала монашку: черный платок на лоб, глаза смиренно опущены, руки скрещены на груди. Худенькая Наденька застыла в той же покорной позе. У обеих — запавшие зеленоватые щеки, острые плечи, скорбно сжатые губы. «Что у них, молебен или похороны?» — подумала Ольга об Анисьиной компании.

— Значит, это она, та самая девушка, которую скосило в степи? — спросил незнакомец, пристально оглядывая Ольгу.

— Ага, она, — сказала Деркачиха. — Бог уложил, бог и поднял.

— Ваша правда, сестра, — произнес худощавый и по-отечески обратился к Ольге: — Хорошо, дочь, что пришла к нам. Значит, сердце у тебя непорочное, истинный путь оно указало. А когда, по слепоте своей, блуждать стала, не с теми пошла, спаситель знак подал: дескать, возвращайся, не там ищешь.

— Чтоб ему пусто, спасителю, — заворочался в корзине Аврам. — Хор-рош его знак! До смерти девку пришибло.

— Брат Аврам! — дернулся Гавриил, злобно взглянув на Дыню. — Вы серьезно настроены или пришли язык почесать?

Подождал незнакомец, пока устроится вертлявый Дыня, и снова напутственно обратился к Ольге:

— Отец наш, дочь моя, суров, но и всемилостив. Тяжело он карает заблудших, тяжело карает, но врата свои оставляет открытыми. И кто грехи земные искупит в молитве, в покаянии, тех с радостью принимает в лоно свое…