Три повести

Ольга сидела как на горячих углях, хотя и сказала тетка Анисья, что давно не топила печку. Здесь было душно, словно горячий пар забивал ей горло. Она порывалась встать, хотела сказать: «Будьте здоровы!» — и быстрее выскочить на улицу, но как-то неудобно сбежать от людей. «И зачем я сюда пришла?» — ругала себя Ольга, удивляясь, как внимательно слушают остроглазого старца Деркачиха и вся кудымовская родня. Тетка Анисья даже раскрыла от удивления свой беззубый рот, щеки ее провалились — не лицо, а только два крючка: нос и подбородок. Василина с Наденькой — это угасшие свечки, прилепленные на краю скамьи. Только дед Аврам все время скрипел корзиной и весело моргал на разговорчивого соперника.

А благообразный старец не умолкал:

— Дочь моя! Слушай мудрую заповедь, слушай и вникай. «Мир лежит во зле, — говорится в заповеди, — ищите царства небесного и правды его».

— Так-так-так! — подхватил Дыня. — А я уже сам собирался искать. Думаю, возьму мешок за плечи — и в дорогу. Поплетусь-ка на Донбасс, к Павлуше. Там, говорят, табаку-у-у — море. Как рубль, так и целая пригоршня.

— Чтоб ты язык свой проглотил! — сорвалось у тетки Анисьи. — Совсем выжил старик из ума, дребезжит, как разбитый чугун.

— Кхе-кхе!.. — раскашлялся Кудым. — Значит, недаром ему ноги отняло…

Не стерпел дед Аврам такой обиды: заворочался в корзине, пытаясь подняться. Крикнул Ольге:

— Пошли отсюда, свашка! Вишь, после брынзы их в небо тянет, а мы от голода по земле едва ползаем.

Ольга обрадовалась (как раз время бежать), быстренько помогла деду Авраму встать, и они медленно вышли из темной землянки. На улице Ольга облегченно вздохнула.

Наступал вечер. В пыльной степи разливался багрово-пышный закат. И тянуло с полей медово-сладким духом отцветающих трав.

13

За неделю танкист вспахал приличный участок — гектаров сорок. К «Т-34» прицепили еще один плуг. Правда, достали его не в соседнем колхозе, куда посылали Аврама. Из Сасова Дыня возвратился ни с чем. И тогда вспомнила Трояниха о человеке, который приезжал к ним из «Красной зари». Рано утром она была уже на шоссе, попутной машиной добралась до Кировограда. А вернулась в село на мотоцикле, с новеньким, заботливо упакованным плугом. С того дня пахали тремя лемехами.

Это было удивительное зрелище: движется по степи серое приземистое чудовище, покачивает длинным хоботом; за танком тянется цепочка пахарей, покрытых пылью, опаленных южными ветрами. Время от времени пахари сменяются, и те, что сменились, обессиленно валятся на пашню, пересохшими губами припадают к ведру, в котором Алешка принес холодную ключевую воду:

— Пейте, тетечка, это из нашего колодезя, вкуснее нету воды.

А новая смена пахарей грудью налегает на рукоятки, пластами выворачивая слежавшуюся землю.

— Как? Может, тише поедем, на первой? — спрашивает Николай у женщин, черных, как сама пашня.

— Вы нас не жалейте, — говорит Трояниха танкисту. — Давайте на полную, надо побольше вспахать. Вон сколько земли пустует…

Механик-водитель включает вторую скорость, и еще сильнее визжат колеса плугов, еще быстрее прыгает плужная рама, еще глубже вгрызаются сошники в затвердевший пласт чернозема.

Один ряд пройдут, второй — и за плуг становятся новые пахари. Только танкист работает бессменно: в духоте, в дыму, в жаркой грохочущей коробке. Комбинезон его аж дымит, сапоги стали чугунными, от мазута слипаются волосы, пот градом льется по грязному от сажи и копоти лицу. Но солдат, вчерашний хлебопашец из Херсонщины (Яшка все расспросил о нем), и слышать не желает об отдыхе.

— Давайте, давайте, на фронте жарче бывает!

Здесь, в тесном закутке, танкист не чувствует себя одиноким. Целый день рядом с ним, в боевом отделении, дежурит «расчет» — сельские мальчишки. Они сидят тихо, тесно прижавшись друг к другу; терпеливо жарятся, словно орехи на жаровне, и следят за каждым движением, за каждым жестом механика-водителя, который колдует над непонятными для них рычагами. Они с нетерпением ждут той счастливой минуты, когда танкист, улыбнувшись, щелкнет пальцами по острому кадыку: дескать, неплохо было бы промочить горло. И тогда гавроши наперебой бросаются к ведру, что стоит под башней, осторожно подают ему кружку с водой и внимательно наблюдают, как пьет танкист: отбросит голову назад, один раз глотнет — и уже пустая кружка летит через плечо прямо ребятам в руки… Здорово! (И не знает солдат, что теперь гавроши станут воду пить не иначе, как по-танкистски, и дома будут они бросать через плечо и ложку и свои портки, и пусть не один раз придется икать от мамашиных подзатыльников, но уже никто из них ни за что не откажется от этой привычки, как и от ребячьих воспоминаний о герое-танкисте.)

Иногда в открытый люк просовывались длинные потресканные ноги, потом широченные галифе, и вот собственной персоной спускался к водителю Яшка. Гвардии рядовой Деркач молодцевато отдавал честь сержанту бронетанковых войск, и если механик охлаждал мотор, Яшка подсаживался к нему ближе и спрашивал:

— Это рули поворота?

— Так точно, товарищ командир.