Три повести

— Эх, сынок! — грустно улыбнулась мать. — Божий свет для тебя — пять пальцев. А вот подумай: ни орденов у него, ни документов… Все пропало. Поэтому и передал отец вот это письмишко через своего товарища: дескать, если кто еще живой из родных или знакомых отыщется, пускай напишут в комиссию, кем я был, и как воевал в гражданскую, и как под кулацкими пулями коммуну в степи закладывал.

— А знаете, что мы отцу пошлем? Вот сейчас увидите! — Вовка высвободился из объятий матери, взобрался на кушетку, пошарил рукой под стенкой, где прятал свой автомат «ППШ». И достал небольшой сверток.

— Что это? — удивилась мать.

Василина и Надя тоже подошли к возбужденному Вовке. Он зубами разорвал шнурок, быстро развернул бумажную обертку — так не терпелось ему! — и что-то вишнево-красное сверкнуло в его руках.

— Узнаешь? — Вовка передал матери металлический кружочек.

Трояниха осторожно подошла к огню. Все четверо склонились над свечкой.

Наденька, как мышь, просунула голову между взрослыми. Ее глаза, полные детского любопытства, так и тянулись к Вовкиной находке. Первое, что она увидела, была широкая и темная ладонь бригадирши. На ладони ее лежал медный кружочек. Нет, не простой кружочек, целая картина высечена на нем. Вот подковой венок из дубовых листьев. В центре, как солнце, маленький глазок, от него лучами — штык, молоток и, по-видимому, плуг. А над всем этим — красное знамя, флаг революции, с горячим призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Орден! — сказала Надя.

— Орден, — повторила Василина.

— Орден, — подтвердила мать. — За взятие Перекопа. — И, уже внимательно разглядывая медный кружочек, Трояниха объяснила: — Орден Красного Знамени. Сам Фрунзе Андрею вручал. Как сейчас помню тот день…

Словно, опомнившись, Трояниха удивленно оглядела хату, провела рукой по взъерошенному чубчику сына.

— Василек… где ты взял? Как ты сохранил его?

У Вовки вспыхнули щеки и голос охрип от волнения. Путаясь, он рассказал, как все это случилось…

Когда фашисты подошли к селу, бросились мальчишки спасать свое самое дорогое. У одного пилотка-испанка была, и он спрятал ее под соломенную крышу; другому только что купили наган с пистонами (все-таки оружие!), и он решил хранить его в колодезе между бревнами; третий загнал в дымоход свой паровозик (потому что красная звезда на нем!).

А Вовкино сокровище — «Родная речь» и сказки Пушкина. И еще он вспомнил о коробочке, в которой был отцовский орден. О, Вовка хорошо помнил, где лежит эта бархатная коробочка! Даже если бы закрыл глаза, и то нашел бы ее (в шкафу, на верхней полочке).

Не один раз, когда дома никого не было, Вовка подставлял скамейку и тянулся к полочке; украдкой, осторожно открывал он зеленую крышечку и впитывал глазами полыхание маленького флага.

В хате было тихо, размеренно тикали часы, и Вовке чудилось, как гордо развевается знамя, как врывается в комнату гулкое эхо буденовцев, идущих в атаку. И сам он, лихой барабанщик, летел впереди всех на быстром своем коне…

Тогда еще, летом сорок первого, когда танки с фашистскими крестами застилали пылью и черным дымом всю степь, Вовка подумал: «Разве можно сказки Пушкина и боевую награду оставлять врагам?» Бережно уложил он в коробку противогаза орден («Помнишь, мама, как отец учил колхозников спасаться от газов?»), а книги просто перевязал веревкой и закопал под грушей. Сказки и «Родная речь» сгнили, одна труха осталась: дунешь — рассыплются. А орден вот сохранился…

— Вот какой у меня сын! — повела бровью мать; она, да и не только она, но и Надя и Василина смотрели на Вовку так, словно он и в самом деле сделал что-то героическое. — Отцу напишу, пускай обрадуется… Да, может, и наградная книжечка сохранилась?

— А как же! — вскрикнул Вовка. — Я ее тоже спрятал в противогазе. Вот она. Правда, пожелтела немного.

— Давай, давай сюда! — Мать быстро развернула книжку, сощурилась, с надеждой вглядываясь в истертые годами буквы. — Она самая, отцова наградная!..

— Давайте прямо сейчас напишем ему!

Может, Вовка резко повернулся или свечка догорела, только огонек слабо вспыхнул и погас. Черная муть захлестнула землянку. Все стояли кружком и вдруг куда-то исчезли. Словно из-за стены, раздался голос матери:

— Беда с нашей слепотой. И засветить нечем. Придется отложить до завтра.

— Зачем? — из тьмы отозвалась Василина. — Пойдемте все к Яценкам, там все вместе и напишем.

— Пошли! Пошли! — Вовка нащупал руку матери, потянул к себе. — Там и напишем!

Бросившись вперед, он распахнул скрипучие двери, словно просигналил: скорей, скорей выходите! Мимо него протиснулась мать, потом Василина, а за ней и Надя. Вовка последним выскочил на улицу.

Поздний вечер пахнул в лицо грозовой свежестью. Будет, по-видимому, дождь. Над степью подымалась темная стена, и казалось, кто-то гигантским огнивом бил по ней, рассыпая на землю синие искры. В воздухе пахло горелой ветошью. Где-то совсем близко, за притаившейся землянкой, раздался тоненький девичий смех.

— Это ты, Оля? — спросила Трояниха.

Молчание. Шепот. И потом робко:

— Я, мама…

— И я! — гордым баском (Яшка Деркач!).