Три повести

Глухомань вокруг…

Так и чудится: ведьма, вот она притаилась в кустах. А глазищи какие зеленые! И рука волосатая, с когтями — хап!.. Прямо за горло хватает. Вовка вздрогнул, мороз пробежал по спине.

И вдруг сверкнул огонек. Из ведра вылетела искра и тут же погасла. Запахло не то прелым кизяком, не то махоркой.

— Кха-кха! — из дымохода донесся кашель.

А дальше случилось такое, что Вовка и на следующий день и через два дня не мог как следует рассказать. Что-то грохнуло в землянке; он кинулся прочь, да в кусты, да заячьими прыжками на дорогу. Листья черными лапами били его по груди, хлестали по лицу, а он бежал не оглядываясь. Прыгал по кочкам, мчался в село, что-то кричал. Откуда-то собрались люди: мать, Яшка Деркач, дед Аврам, целая толпа женщин. Окружили землянку. Яшка встал у входа. Щелкнул затвором автомата и решительным голосом сказал:

— Эй, кто там! Выходи! А то гранатой — кишки не соберешь!

В ответ — гробовая тишина. Только послышался осторожный шорох возле дверей.

— Последний раз говорю, выходи! Считаю до трех!

Вовке показалось, что репейники тоже приподняли свои вихрастые головы и уставились в одну точку — туда, где зияла кем-то хорошо утоптанная нора. На эту нору и направил Яшка дуло своего автомата.

— Кха-кха! — снова кашлянуло под землей, в Мишкиной землянке; оттуда потянуло плесенью, и что-то толстое, неповоротливое, похожее на кабана, задом попятилось из норы. Вот оно, грязное, взлохмаченное, выпрямило свой хребет, ткнулось в автомат и… присело.

Вовка не промахнулся — точно направил фонарик; пучок света запрыгал на сгорбленной фигуре. И люди — все, кто был здесь, — одновременно вскрикнули:

— Федька!

Густая щетина, почти не видно лица, на голове сухие стебли, глаза как у затравленного зверя. Деркач направил автомат на бывшего полицая:

— Руки вверх! Бросай наган!

Железо глухо стукнулось о дощатый порог. Точно рога, поднял Федька рукава фуфайки. Он был похож на крота, которого внезапно вытащили на свет: сощурясь, одурело глядел на хмурые лица женщин, окруживших его плотным кольцом.

— Тетка Оксана! — бросил через плечо Яшка. — Разрешите зайти с Кудымом в землянку. На маленький допрос. — И Деркач прикладом толкнул полицая в тесные дверцы: — Назад, шкура! С глазу на глаз потолкуем.

Было слышно, как кто-то разъяренно сопит внизу, возится: икнув, Федька пробкой вылетел из норы, упал на колени, пополз к женщинам.

— Защитите меня от Яшки, защитите! — бормотал слезливо. — Я все расскажу… пожалейте меня… ноги буду вам целовать.

— Ну? — взорвался Деркач и встал над Федькой. — Поднимайся с земли и повтори, чтобы все люди слышали.

У Федьки задрожали колени, отвисшее брюхо закачалось, как студень.

Не сказал, а застучал зубами:

— Пощадите, не виновен я, помилуйте… Они тащили меня на расправу. А я что? Я только защищался…

— Дальше, говори дальше! — толкал его Яшка дулом автомата. — И ты спящих пристрелил… ночью… Да? Под копной?

— Братоубийца! — сорвалось, как плевок, из Аврамовых губ. — Иуда! Разве ты человек? Грязное пятно!

Потом Федьку повели под конвоем в село; женщины, молча шедшие по обочине дороги (каждая сторонилась полицая), шаркали босыми ногами, а он, тяжелый, упитанный, загребал сапогами песок, от фуфайки несло запахом логова и прокисшего пота. Потом ему связали руки и бросили, как мешок, на фургон, на котором уже сидел Яшка, готовый трогаться.

Дед Аврам сел за конвоира:

— Таких гадов я в гражданскую на тот свет отправлял.

Фургон с грохотом покатился в ночную степь.

Утром Вовка узнал, что история с Федькой закончилась не так просто. По дороге Федька ударил каблуком Дыню, выбил последние зубы, а потом как уж выскользнул за борт и клубком скатился в канаву. Яшка бросился за ним, догнал, огрел прикладом по шее один раз, второй, пока не свалил на землю.

…Оглушенного Федьку сдали под расписку в милицию.

* * *

По степи гуляли вихри.

То там, то тут гривками вздымалась пыль; ветер будто искал, где можно хорошо позабавиться: встретит канаву — обойдет, заскочит в посадку — только листья вскружит. Но если найдет песчаный бугорок — ух и захохочет вихрь, загарцует, и давай, давай вертеть, наматывать на свое веретено все, что попадется, — шлейфы мелкой пыли, клочья сухой травы, всякий мусор; а если и этого мало, взлетят бурьяны с корнями, какие-то щепки, вороньи гнезда. Поднялся над степью гигантский черный вихрь; барашковой шапкой он касался туч и все бешеней раскручивался, и уже казалось, небо, земля и сам воздух — все закружилось в дикой пляске.

Там, где проходил смерч, гудела земля, прогибался дол.

Порезвился вихрь в степи и где-то исчез за горизонтом.

— Вон еще одна свеча, — показал Алешка на Долинскую дорогу.

Как шальной паренек, разухабисто притопывающий: «Эх, лапти мои, лапти лыковые», — показался вдали молоденький вихорек и пошел вприсядку, сбивая пыль на дороге. Он медленно приближался к ячменному полю; там, у самого края межи, лежали свежие копны — это колхозники пробовали на выбор косить рожь.