Три повести

«Разбросает, безобразник!» — насупился Вовка, наблюдая за вихрастым гулякой. Но тот, слабенький, совсем запутался в бурьяне, попытался было выбраться из густых зарослей да и полетел кубарем. Пых! — только потянулся дымок за ветром.

Блаженно растянувшись на траве, мальчишки с удивлением наблюдали за всем происходящим. Ждали: не случится ли еще какое-нибудь чудо? Но вокруг было тихо. С блеклого серого неба, казалось, на землю сыпалась пыль. Потрескивал сухой наэлектризованный воздух. Наступало время быстропроходящих летних гроз. Ну и что ж, пусть себе гремит огненная колесница. Настроение у ребят хорошее. Сегодня воскресенье. Алешку после обеда отпустили к Вовке, и вот сейчас вдвоем они наслаждаются свободой.

— Давай, браток, пополудничаем, — предложил Алешка. — Мама дала мне чего-то тепленького.

Алешка положил узелок на большой лист лопуха и развернул его. А в свертке!.. Еще теплая молодая картошка. Две луковицы. Ячменные коржики, из муки нового урожая, пахнут подсолнечным маслом.

Славная штука — лето! Только бы дотянуть до первых овощей, а там не пропадешь. Нагадает кукушка тебе целую сотню лет.

На зелени ребята немного окрепли. Вовка за весну совсем было отощал — ребра наружу. Лицо стало с кулачок, щеки провалились. А сейчас сквозь белый пушок робко проглядывает румянец. Большие карие глаза налились теплом, как спелые черносливины. Алешка, тот еще заметнее изменился: пополнел, округлившееся лицо его точно сметаной вымазано, губы стали еще толще — есть чем потрясти Куцехвостому!

Быстро съели ребята картошку, прикончили коржики, закусили диким пасленом и, веселые, с почерневшими от ягод ртами, запели:

— «Не плачь, мама, не горюй…»

Потом Алешка вспомнил, как сегодня он рано утром бегал в школу.

— Такой домик, такой домик, не налюбуешься, — рассказывал Вовке. — Стены высокие, все три окна глядят на солнце, крыльцо каменное, широкое, хоть танцуй на нем. Для крыши и камыш уже привезли. Знаешь, Вовка, — сказал вдруг Алешка, — я нарисую плакат. Выведу красными буквами над дверью у самого входа: «Пятерка — твой подарок фронту!» Правда ведь здорово?

— Что там говорить! — И Вовка вдохнул полной грудью привольный степной воздух, пахнущий чабрецом. — Вот увидишь, как будет все хорошо! Зазвенит звонок, и ребята побегут в школу; в светлый, солнечный класс войдет учительница, молоденькая, приветливая, как наша Ольга. «Добрый день! — скажет она. — Поздравляю вас с началом учебного года, дети храбрых солдат!» И тогда все хором ответят, совсем по-военному: «Служу Советскому Союзу!» Может, и не так, может, и еще лучше. Вовка с Алешкой сядут за одну парту, а впереди Надя, чтоб видеть ее светлые волосы. А Мишка?..

И разговор пошел о Мишке, о последних событиях в селе. После того как Федьку увезли, рассказывал Вовка, он все же наведался в сиротскую землянку. Зашел туда — и остолбенел. Весь пол изрыт, солома истоптана, разит гнилыми объедками. На плите — рассыпанная махорка, старое пожелтевшее сало в тряпке (наверное, из Кудимовых запасов), обрывки немецких газет. А на углях — щепки от сабли, той, что со львиной гривой. Напаскудил свинья, да еще и Мишкину саблю поломал…

— Чего он туда забрался? — спросил Алешка, свесив толстую, разделенную пополам губу.

— Там чертополох как лес. Землянка заброшена… Вот и подумал, что никто его там не найдет.

Уже давно за горизонтом скрылись вихри, только изредка на потемневших холмах ветер носил облака пыли. Заходящее солнце неподвижно повисло на сером граните неба. Как одуванчики, по всей низине рассыпались козы. Ребята лежали на краю старого, обвалившегося блиндажа. Алешка тяжело вздохнул и вслух сказал: если бы Мишку не убило, он выздоровел бы, и Алешка ему обязательно подарил бы маленького кролика.

Так они лежали вдвоем, вспоминая своего друга, и не заметили, как из оврага к ним подошел Яшка Деркач. Подошел сзади, но не мяукнул по-кошачьи, чтоб испугать пацанов, не оскалил зубы, как это он делал всегда, а нормально, по-человечески поздоровался, сел на обломок бетонной плиты, немного боком к ребятам.

Он был удивительно серьезен и чем-то озабочен, взволнован.

Когда Яшка сел, Вовку и Алешку будто вверх подбросило. Выгнули мальчуганы шеи и, раскрыв рты, уставились на Яшку. Что это с ним? Куда он так нарядился? Надел новую рубашку с вышитым воротником. И не галифе на нем, а зеленые, даже глаза едят, широкие штаны матросского покроя. Но больше всего удивило ребят, что Яшка в штиблетах. Жара, лето, ходи себе босиком, а он… обулся. Слово чести! Для форса, что ли, натянул брезентовые лодочки на деревянных подошвах, с ремешками-застежками? «Наверно, Дыня склепал?» — подумал Вовка.

«Ну и ну!» — переглянулись мальчишки.

— Вот что, братва, — сказал Яшка и прищурил зеленоватые глаза. — Приглашаю вас, значит, на свадьбу. «Отец и мать говорили…» и все такое, как полагается. Будете моими дружками, больше некому. Поняли?

Этими словами Яшка окончательно сразил пастушков. Алешка побледнел, как стена, Вовка почернел, как сажа. Оба хотели что-то сказать, но их только передергивало.