Три повести о любви

«Ну и что? — пожал он плечами. — Микоян армянин, Баграмян армянин, Тевосян армянин…»

«Но у него русская фамилия?» — удивилась она реакции Ипатова.

«У меня тоже русская фамилия», — заметил он.

«Но ты же русский?»

«На три четверти».

«У тебя мама…»

«Ты хочешь сказать, еврейка? Да, наполовину…»

«Ну это не имеет значения. Все равно русский!»

«Как для кого? Если бы я угодил к немцам в плен, они бы не стали высчитывать. Кокнули бы за милую душу!»

«А ты мог попасть в плен?»

«Сколько угодно!»

«Бедняжка, — она быстрым движением погладила его руку, заброшенную на подлокотник кресла. — Холодные руки».

«Зато сердце горячее», — ответил он, подчеркивая интонацией банальность фразы.

Светлана скосила на него смеющиеся глаза — дала понять, что шутка дошла.

Ипатов снова потянулся к ней.

«Ой! — вдруг воскликнула Светлана. — Совсем забыла! — Она взяла сумочку, висевшую на подлокотнике, вместительную шведскую сумочку из плетеной кожи. — Тут тебе…»

Достала один большой пакет и два поменьше. По комнатке разнесся аромат отборных яблок из «Елисеевского».

«Зачем? Зачем столько?» — начал отказываться он.

«Чтобы быстрей поправлялся!»

«Куда мне столько? — пакеты едва умещались в руках. — Нет, один я не буду… Подожди, — сказал он, заметив, что она порывается встать. — Сейчас мы устроим пир на весь мир!»

«Ты не обижайся, но мне надо идти».

«Куда?»

«К тете Дусе… ну, к моей портнихе…» — почему-то смущенно добавила она.

«Не пущу! — Ипатов взялся за оба подлокотника. — Подождет твоя тетя Дуся!»

«Она-то подождет, только я ждать не могу!»

«Странно, тебе что, носить больше нечего?»

«Нечего», — подтвердила она.

«Как нечего?» — удивился он, вспомнив, как много у нее дорогих красивых платьев.

«Это у меня единственное», — сказала она.

«Как ед… — и не договорил. Как он мог забыть! — Все, все украли?»

«Угу… Кроме этого. Оно было на мне…»

«Это все я! Как я тогда не догадался? А? — запоздало корил себя Ипатов. — Ты очень переживаешь?» — он смотрел на нее виноватым искательным взглядом.

«Все равно через год-два они бы вышли из моды… Так что я даже в выигрыше оказалась», — мило пошутила она.

Он притянул ее к себе. Она заслонила лицо руками.

«Ты заразный», — посмеиваясь, сказала она.

«Не больше, чем ты», — заметил Ипатов, пытаясь прорваться через заслон ее рук. Когда наконец ему это удалось, ее губы уже ждали. Он не помнил еще такого долгого и опасного поцелуя. Расстояние от кресла до кровати было настолько коротким, что оба не заметили, как очутились на ней. Первой опомнилась Светлана.

«Не надо!.. Пусти!..» — она выскользнула из его объятий и села на кровати.

Во время короткой возни покрывало наполовину сползло, открыв взорам страшные постельные тряпки.

Ипатов лихорадочно, пока Светлана не обернулась, не увидела, натянул его на одеяло.

Светлана молча одернула платье, поправила прическу.

«Больше не надо так, хорошо?» — вдруг сказала она Ипатову.

«Хорошо», — послушно согласился он.

Она встала.

«У меня сильно платье помято?»

«Нет… чуть-чуть».

«Где?»

«Вот здесь…» — Ипатов виновато дотронулся до подола.

«У вас есть большое зеркало?» — спросила она.

«Да, в той комнате…» — ответил он и весь внутренне сжался. Комната родителей была такой же тесной, неуютной и убогой, как эта.

«Можно?»

«Конечно. Идем покажу…»

Обе комнаты — его и родителей — когда-то были одной, но потом их разделили тонкой деревянной перегородкой, в которой оставили дверной проем, постоянно завешенный старой бабушкиной портьерой.

Ипатов приподнял пахнущую пылью, выцветшую от времени тяжелую ткань, пропустил Светлану.

По пути щелкнул выключателем. Под тряпичным, еще довоенным абажуром вспыхнула сорокасвечовая лампочка, осветив всю скудость и убожество обстановки. Ипатов готов был провалиться сквозь землю. Он ожидал, даже не сомневался, что Светлана будет неприятно удивлена. Одно дело — его закуток, запущенный, как она могла решить, по причине обычной мужской неряшливости. Другое — комната родителей. От одной мысли, что она вдруг подумает о них с брезгливым недоумением, кровь кинулась ему в голову. Но Светлана только скользнула взглядом по старым портретам, разбросанным по стенам, и уже больше ничего не разглядывала. На ее лице не было ни любопытства, ни удивления, ни брезгливости. Лишь некоторая озабоченность тем, что стало с ее платьем. Словно она уже была здесь не раз и все это видела.

Ипатов не без смущения открыл дверцу шкафа, на обратной стороне которой находилось большое — почти в рост человека — зеркало.

Светлана повертелась перед ним, осмотрела платье со всех сторон. Пригладила рукой едва заметные морщинки на подоле.

«Ничего, сойдет», — сказала она.

И в этот момент ее взгляд упал на мамину шляпку с вуалью, лежавшую на верхней полке шкафа с краю.

«Можно примерить?»

«Примерь!»

Светлана надела шляпку, опустила вуаль с мушками. Мамина шляпка так ей шла, что Ипатов залюбовался.

«Ну как?» — спросила она лукаво.

«Фантастика!» — только и сказал Ипатов.

Она подняла вуаль, открыла лицо.

«А так?» — в ожидании ответа глаза ее посмеивались.

«Еще лучше!»

«Слышал: не родись красивой, а родись счастливой?»

«Ты это к чему?» — насторожился Ипатов.