Три седьмицы до костра

Я заколебалась. Идти за инквизитором дальше более не представлялось интересным, сейчас он, скорее всего, движется к собственному дому. Его походка, стать разительно изменились - пропала суетливость, дерганность, он шёл торопливо, но куда спокойнее, чем сюда. Сделал то, что хотел? Убедился в чем-то? Просто отдохнул от тяжёлой длительной речи и общения со слушателями?

"Мне нужно проникнуть в этот дом незаметно, - мысленно обратилась я к тьме. - Не спалить его дотла, не разрушить стену, нельзя что-то повредить, это вызовет подозрения"

Тьма раздумывает недолго. Как и чем вообще она может думать, если у нее нет головы?..

...сегодня я просто кладезь уместных вопросов.

Подчиняясь ее беззвучным советам, я наклоняюсь к ближайшей лужице, коих в сырой светень тут изобилие, со вздохом зачерпываю липкую размокшую грязь. Несу ее в ладонях до двери домика - надеюсь, инквизитор не собирается внезапно вернуться сюда за чем-либо - и залепляю замочную скважину. У нас в деревне вообще таких нет, либо щеколды, либо навесные замки, а чаще двери вообще не запирают.

Но у городских, похоже, тайн куда больше. Я имею в виду тайны, которые можно спрятать за закрытыми дверями, а не похоронить в собственной душе. 

***

Тьма проходит через мои ладони холодом, ночным дыханием морозя. И мокрая жижа начинает твердеть, леденеть, странным образом не обжигая потемневшие пальцы. Мгновение, другое, третье - и некогда напоминавшее глину вещество прочнее металла. Я делаю глубокий вдох и поворачиваю самодельный ключ. Дверь открывается со скрипом, как и любая старая расшатанная дверь, которой нечасто пользуются. Внутри затхлый воздух и темнота, но в темноте я теперь вижу лучше кошки. 

Никого тут нет - ни плененной Отавии Иститор, ни каких-либо других людей, ни живых, ни мёртвых - это я тоже понимаю с первого шага. Облегчение затапливает меня, но с лёгкой, едва уловимой ноткой разочарования. 

Да, это не жуткая тюрьма, не темница для невинных жертв, скорее - прибежище одинокого старца. Ковёр на полу. Кресло-качалка с мягким старым пледом и скамейкой-подставочкой для ног. Книжный шкаф, только книг в нем мало, в основном - какие-то бумаги. Шкаф, вероятно, для одежды. Я быстро прошлась по домику, все больше убеждаюсь в бессмысленности своего прихода, слежки и прочего. Обнаружила тесную уборную и маленькую заброшенную кухоньку, на которой, очевидно, давным-давно никто ничего не готовил, в очаге не было дров. Да тут и посуды-то не было никакой, разве что...

Я распахнула створку практически пустого шкафчика, чтобы рассмотреть небольшой предмет, привлекший мое внимание. Мысли витали где-то далеко, но внезапная находка заставила меня буквально врасти ступнями в пол. Я протянула руку и сняла с полки небольшую глиняную кружку, покрытую изрядно облупившейся розовой краской. С одной стороны кружки был нарисован цветок, явно детской рукой, с другой - старательно выведены сплетенные  воедино буквы "О" и "И".

О.И. Отавия Иститор.

Глава 26.

Эта находка словно снимает с глаз тонкую полупрозрачную вуаль умиротворения, невольно окутавшую меня. Я снова прохожусь по домику, но уже медленно, придирчиво, напряженно, разглядывая каждую мелочь, каждую деталь, оставив напоследок шкаф с бумагами.

В доме немало женских повседневных вещей. Старых, порой пыльных, но добротных, чистых и лежащих в порядке на своих местах. Костяной гребень для волос. Заколки и ленты. На кровати несколько вязаных зайцев - мама-зайчиха в платье, маленькие забавные зайчата, тоже в человеческой одежке. В шкатулке несколько украшений из жемчуга и серого турмалина, сразу  напомнившего цвет глаз Вилора. Наверное, он похож на мать... В платяном шкафу висели запыленные старомодные платья, разноцветной горкой лежали шляпки, перчатки, в небольшом внутреннем сундучке - чулки, ночная сорочка. Судя размеру одежды, девушка была миниатюрной и стройной. Изящные туфли и сапожки, чистые, с несбитыми каблуками, почти что на детскую ножку. 

Потом я все же открыла шкаф с бумагами. Несколько книг - сборник стихотворений, подходящих для девушек, пара не особо примечательных романов. И стопка черно-белых, слегка размытых рисунков, сделанных, видимо, углем, с едва заметными следами пальцев по краям. На всех - один и тот же человек. Одна и та же женщина. Вряд ли Отавия рисовала бы саму себя с таким исступлением и упорством, лист за листом. Но тогда...