Три сердца, две сабли

Тут я взял помещика за локоть здоровой руки и своею твердою рукою повел его прочь из подвала – наверх, наверх, подальше от смертоносной утробы.

Путь показался вечностью. Столько горячечных мыслей, столько душевных и умственных споров пронеслось во мне, пока вел я помещика, что на целую книгу хватит.

Вот сейчас я сам мог решить исход войны. Взять у помещика свечу да и взорвать всю Бонапартову ставку вместе с собою, с помещиком и его дочерью, кою уже любил безмерно, – и спасти Россию. Но… но невыносимо мне было думать о гибели Полины Аристарховны. Но… лукавый ли шептал: вот ежели сейчас убить Бонапарта, так не будет честного поединка между безбожной Францией и Россией, между двумя императорами – поединка, за коим следит весь христианский мир. И не ополчится ли на нас весь мир, не откажет ли России в доверии на века, ежели увидит, что мы воюем подло и способны к устранению монархов способами партизанскими, нецивилизованными – иным словом, варварскими?

Суди меня, любезный читатель, сам. Мне же теперь, на склоне лет, сомнения все более не дают покоя, бессонница меня мучит, вновь начинаю я ночами тот спор и не могу никак закончить в пользу одного из возможных выводов. Ковать железо надо было, пока оно не остыло.

В те же минуты, когда я вел хозяина усадьбы наверх, решил я так: сдам старика его дочери с рук на руки, прикажу ей немедля собирать его и увозить в ближайшую деревню, а сам… уж вернусь в подвал и решу дело.

Тихо постучался я в комнату Полины Аристарховны. И тотчас отворила она дверь, будто около нее стояла:

– Вы… – сверкнула она очами.

И тотчас до глубины души изумилась, увидав под моим конвоем своего неугомонного батюшку.

– Полина… Полина… Ты… – пробормотал Аристарх Васильевич и вдруг стал содрогаться в рыданиях.

Слезы потекли у него из глаз, он прикрыл лицо здоровой рукою, а немощная лишь задергалась без силы, но не поднялась.

Однако вместо того, чтобы просить Полину Аристарховну немедля заложить лошадь и вместе с отцом покинуть усадьбу, я сказал ей совсем иные слова… Воистину, лишь увидав ее, прозрел я всю нелепость придуманного мною предприятия: как можно теперь скрытно заложить лошадь, когда весь дом и весь двор да и вся округа в придачу кишат французскими пикетами, о коих я и раньше вспоминал?! Возвернут, станут дознаваться, еще хозяин дома проронит что-нибудь про геенну огненную да на французском – вот и готов бесславный конец!

– Вот батюшка ваш места себе все не находит, все вас спрашивает, – прошептал я кой-как складно. – Только вас и послушается.

Полина Аристарховна всплеснула руками, рассыпалась в благодарностях и в извинениях за доставленные хлопоты.

– Что за хлопоты! Батюшка ваш таких прелюбопытных сказок мне порассказал по дороге, – вырвалось у меня.

Полина Аристарховна поспешила увести отца. Повернув головку, прошептала едва слышно:

– Васька уже в пути!

Даже Васька был при деле! А я остался на месте, при чужих дверях, не зная, куда себя девать. И кем же я остался? Сторожем ли при покоях хозяйки на случай нового мародерства? Да ждать ли его было от ладных и высоченных драгунов античным статуям подобных? Или же машкерадным супругом, дожидающимся у дверей спальни своей молодой жены? Более постыдного конфуза я в том и вообразить не мог! Между тем, влекла меня неудержимо вниз, вроде водоворота, смертоносная утроба подвала мраком своим.

Надо заметить, что Полина Аристарховна открыла мне дверь, держа в руке горящую свечу. С ней она и повела отца, а я остался с большой свечою помещика. С той свечою я и стал спускаться вниз, думая хоть прикрыть потайную дверь в подвал, чтобы, паче чаяния, не обнаружили ход стражники Бонапарта.

Казалось мне, что с каждой ступенью мрак вокруг сгущается все сильнее, как глубина омута, и свечи уж не достает, чтобы разбавить его… И вновь самая отчаянная моя мысль сгущалась, пропитываясь беспросветным мраком.

А когда, тихонько прикрыв за собой потайную дверцу, я спустился на последнюю ступень винно-порохового подвала, мрак и вовсе заговорил со мною человеческим языком и притом по-французски… чему я, впрочем, ничуть не удивился.

– Остановитесь, где стали, – приказал мне мрак голосом Нантийоля. – Ни шагу вперед, ни назад!

Еще раньше, чем различил я зрачки Нантийоля, увидел я грозный зрачок пистолетного дула, направленного прямо в меня.

– Мне надо было догадаться раньше, что в этой невиданной усадьбе всякая сказка – явь и всякая небылица – правда, – увидев, что я повиновался и кидаться с огнем на смерть не собираюсь, доверительно заговорил со мною Евгений, стоявший рядом с бочками, что таили невиданные же разрушения. – Еще когда увидал безумного провидца со свечою впервые. Контузия помешала тогда моему рассудку… Но вы и вообразить себе не можете, какую неоценимую услугу оказали! Ведь вы, а не я, спасли императора! Странные случаются обстоятельства. Ради спасения молодой супруги вы спасли Францию! За это я вам приношу искреннюю благодарность от ее, Франции, имени! – И Нантийоль коротко поклонился… при том что поднятый на меня пистолет даже не дрогнул в его руке.