Три сестры

Капо поднимает дубинку и набрасывается на входящих узников, колотя их по голове, по туловищу. При этом он все время гогочет, ругая узников за глупость, лень и слабость. Тех, кто падает под его ударами, товарищи быстро поднимают на ноги и оттаскивают прочь. Однако у двоих заключенных не хватает сноровки схватить протянутые руки, и они остаются на земле, безуспешно силясь подняться.

Ливи отводит глаза, когда капо нападает на них. Она слышит повторяющиеся удары дубинки, ломающей кости, проламывающей череп. Вновь взглянув на узников, она понимает, что они, очевидно, мертвы – окровавленная груда тряпья и тел. Но капо, похоже, потерял рассудок, продолжая наносить удары дубинкой, обрушивая на еврейскую плоть свою ненависть.

– Хватит! – приказывает один эсэсовец и протягивает руку за дубинкой.

Капо, увлеченный своей работой, не слышит его.

– Я сказал, хватит! – кричит эсэсовец.

Капо наносит последний удар и затем, вытерев о штаны окровавленную дубинку, возвращает ее эсэсовцу, а потом замечает Ливи.

– Хочешь тоже получить, девчонка? – ухмыляется он, открывая два ряда щербатых желтых зубов. Это приземистый человек с диким взглядом, нечесаные черные волосы которого свисают влажными клоками вдоль потного, отталкивающего лица. – Отдайте мне дубинку! – кричит он эсэсовцу. – Хочу заняться этой девчонкой.

Ливи чувствует, что куда-то уплывает. Она смотрит на это животное, но в то же время словно зависает над группой людей, глядя вниз на капо, на тела убитых узников, на эсэсовцев, один из которых встает перед капо:

– Оставь ее в покое. Она работает на нас, а не на тебя.

– Я могу убить ее голыми руками, – шипит капо. – И получу от этого удовольствие.

– Девочка, уходи отсюда, – через плечо говорит другой эсэсовец. – Возвращайся в свой блок.

– Я запомню тебя, девчонка. Исаак никогда не забывает лица.

Придя в себя, Ливи убегает.

Каждый день они видят прибывающие в Биркенау составы, извергающие из себя тысячи мужчин, женщин и детей, насильно увезенных с родины. Они смотрят, как эсэсовцы одним взмахом руки посылают узников направо – в лагерь или налево – в газовую камеру. Перед глазами Ливи, как лагерного курьера, проходят страдания всех этих людей, ожидающих решения своей судьбы, и она снова начинает впадать в депрессию.

Завтра 16 ноября, мой день рождения. Мне исполнится семнадцать, говорит она себе. Доживу ли я до восемнадцати? Она представляет себе, что приготовит мама к праздничному чаепитию, если мама там, нет – если бы она вернулась домой с мамой. Циби напомнит ей, что она по-прежнему самая младшая, Магда станет искать на заднем дворе цветок с куста олеандра.

Ливи решает ничего не говорить Циби или кому-то еще. Завтра будет такой же день, как и любой другой день здесь. Единственное, что ей нужно сделать, – это проснуться и начать шевелиться.

На следующее утро сестры выходят из барака под сильным непрекращающимся снегом. Стоя на своем месте у ворот Биркенау и ожидая донесений, Ливи видит, как подходит очередной состав. Мужчины и женщины с трудом вылезают из вагонов в глубокий снег, жмутся друг к другу, замерзшие и напуганные.

Ливи не в силах отвести от них взгляд. Время от времени она встречается взглядом то с одним, то с другим заключенным, но тут же смотрит в сторону.

Когда прибывает отборочная команда, снег продолжает идти. Один из офицеров, одетый в теплую шинель, изучает толпу, а потом машет рукой налево, к газовым камерам. Сегодня их судьбу решает не возраст, здоровье или пол, а погода.

В ту ночь, забравшись на свои нары, сестры обнаруживают пропажу одеяла. Чтобы согреться, Циби и Ливи тесно прижимаются друг к другу. На них вся одежда, какая только у них есть, включая ботинки. За стенами барака завывает ледяной ветер, задувая в щели в стене и под дверью.

Не в силах уснуть, Ливи тихо хнычет.

– Циби, ты не спишь? – наконец говорит она.

– Нет, не сплю. А что такое? Тебе не уснуть?

– Мне кажется, я не усну. И теперь, без одеяла, мы окоченеем до смерти. Циби, если нам сегодня суждено умереть, не хочу, чтобы это было здесь. – Ливи начинает плакать.

Руками в перчатках Циби обнимает лицо Ливи и пытается дыханием согреть замерзшие щеки сестры. Циби сглатывает раз, другой. Она чувствует спазм в животе. Ливи права. Они умрут в этом бараке, а утром их окоченевшие тела погрузят в грузовик с сотнями других и отвезут, чтобы сжечь.

– Пойдем, – говорит она, и Ливи кивает.

Они тихо слезают с нар и на цыпочках идут по бетонному полу. Циби толкает дверь, и сестры делают шаг вперед. Порывом ветра со снегом их едва не швыряет обратно, но они продолжают идти. Огибая барак, они держатся за стены. Впереди, за забором, лес. Вместе, рука в руке, они движутся в сторону ограждения под током.

– Когда я скажу: «Беги!» – беги! – шепчет Циби.

Циби и Ливи бросают на лагерь последний взгляд – на прожектора, освещающие хмурые здания, на ворота, которые никогда не освободят их, на пустую сторожевую вышку.

Образы мамы, Магды, деда и отца всегда с ними. Как ни странно, эти образы придают сестрам силы.