Три столицы

«Шла тайная, но жестокая борьба между двумя претендентами на власть — Троцким и Сталиным. Тогда еще не было известно, кто победит. Под крылышком Троцкого собирались самые различные антисоветские и антисталинские группировки. Якушев определенно опасался Сталина. Быть может, ему было известно завещание Ленина, предупреждавшего партию в отношении Сталина.

Якушев был несомненным троцкистом в том смысле, что считал его умным и деловитым. Нерешенная в то время борьба между Троцким и Сталиным должна была влиять на тогдашних чекистов…

Однажды Якушев сказал мне:

— Что вы думаете о «Тресте»?

— Я думаю, что «Трест» есть антисоветская организация, и притом очень сильная, так как она не боится всесильной руки ГПУ.

На это он сказал:

— «Трест» — это измена, поднявшаяся в такие верхи, о которых вы даже не можете и помыслить».

После предположений о том, какие это были «верхи», Шульгин говорил о самодержавном деспотизме Сталина и о своей неминуемой гибели, если бы довелось не возвратиться за границу.

«Я не мог и не должен был остаться в России в 1926 году. Я шел путем, предначертанным мне судьбою. Я должен был написать книгу «Три столицы».

В ночь на 6 февраля Шульгин выехал в Минск вместе с «Антоном Антоновичем». Перевел его через границу все тот же «контрабандист Иван Иванович» Криницкий.

Потом Шульгин писал, что «был в совершеннейшем восторге от моих «контрабандистов» и одновременно огорчен тем, что П. Н. Врангель моими чувствами не воспламенился и «контрабандистами» заинтересоваться не захотел».

Первым делом по возвращении в Париж Шульгин пошел к Анжелине. И она сказала ему:

«До сих пор я говорила, что ваш сын жив, и я вас не обманывала. Но теперь должна вам сказать: он умер. Немного не дождался вас. Я вижу его могилу. Он умер, но жив. Он там, где Владимир. Это душа, которая ему покровительствует. Он очень любил вашего сына и там его встретил.

— Какой Владимир? — недоумевал Шульгин.

— Да это же вам близкий человек. Он старше вас, плотный такой, золотое пенсне… Вы с ним много работали…

Шульгин все не мог взять в толк, о ком речь.

— В газете, в газете работали. Вспомнили?

Он вспомнил. Вернее, предположил…

Это был Владимир Германович Иозефи. Предки его пришли из Австрии, но сам он получился совсем русак. Сперва он был женат на очень нервной даме (Кутузовой, вот память!), разошелся с ней и женился на молоденькой. Он был счастлив с ней. Она душилась духами Z’Or и народила ему кучу детей. В Киеве он был гласным городской Думы, после революции примкнул к Шульгину. Вместе они поехали в Екатеринодар, выпускали «Россию». Он брал на себя расходы и заботы, а от Шульгина требовал одного:

— Дорогой Василий Витальевич. Ваши статьи — хребет нашей газеты. Дайте статью, а все остальное устроится.

Где и как писались «Три столицы», мы уже знаем.

Но Шульгин не был бы Шульгиным, если бы не позволил себе литературное кокетство. Под занавес он изобретает монолог, в котором запрятан пространный разговор с Липеровичем, рядовым евреем. Шульгин предлагает ему объединиться против Бронштейна, а если худо придется евреям, то предлагает многомиллионную эвакуацию их в Крым и далее — то ли в Палестину, то ли в другие страны — испытать судьбу русской эмиграции. Он верит, что у евреев сердце будет обливаться кровью при прощании со второй родиной.

В 1923 году Шульгин в одной из статей одобрил книгу И. М. Биккермана, И. О. Левина, Д. О. Линского, В. С. Манделя, Д. С. Пасманика «Россия и евреи», вышедшую в эмиграции, за честность, с которой признавалось, что «евреи заблудились». Это нашло свое отражение и в концовке «Трех столиц», в ее главе «Эпилог. Одиннадцать заповедей, или Речь, которая не была сказана». Не говоря уже о перекличке тематической с ранними его писаниями, мы сталкиваемся с таким пассажем: